Фридман. Поэзия Батюшкова. Глава 5. Часть 5.

5

Влияние Батюшкова отразилось не только в творчестве Пушкина. Его лирика в различные эпохи оказывала серьезное идейно-художественное воздействие на многих других значительных русских поэтов¹³⁰³.

Батюшков почти не повлиял на Гнедича. Единственное исключение представляет послание Гнедича «К Батюшкову», где, как указал Д. Д. Благой, сказывается влияние первой редакции батюшковской «Мечты»¹³⁰⁴. Зато очень яркое влияние Батюшкова закономерно ощущается в творчестве поэтов-карамзинистов и арзамасцев — В. Л. Пушкина (см. послание последнего «К Д. В. Дашкову», 1814, где явно отражены мысли и образы «Моих пенатов») и Дениса Давыдова (см. его стихотворения с любовно-эпикурейской тематикой: послания «К Е. Ф. С-ну...», 1813; «К моей пустыне», 1814, и «Другу-повесе», 1815). Здесь опять-таки наиболее интересный материал дали Денису Давыдову «Мои пенаты», причем он ввел в эти послания чисто давыдовские, очень конкретные детали (образ пробки, которая летит «до потолка стрелою», друзей — «отличных сорванцов» и др.). И ранняя поэзия Вяземского подверглась очень сильному влиянию лирики Батюшкова; более того, она развивалась под ее знаком. Однако Вяземский усвоил преимущественно эпикурейские темы и настроения, а не фразеологию Батюшкова, которая и не могла органически войти в его несколько «головатый» рационалистический стиль (см. его стихотворение «Молодой Эпикур», 1810). Впрочем, иногда Вяземский в известной мере усваивает и художественную манеру Батюшкова (см. ответ Вяземского на адресованные ему и Жуковскому «Мои пенаты» — его послание «К Батюшкову», 1815, и его послание «К друзьям», относящееся к тому же году).

Никогда не отмечалось влияние Батюшкова на Жуковского. А между тем оно имело место. В послании Жуковского «К Батюшкову», 1812, которое тоже сделалось ответом на «Мои пенаты» и было написано ставшим классическим после появления этого послания трехстопным ямбом, порой возникал столь характерный для Батюшкова образ поэта, окруженного «мечтами» и живущего в мире «крылатой фантазии». Иногда как бы на время превращаясь в поэта-эпикурейца, Жуковский вспоминает о том, как он с друзьями «из полной чаши радость пили» (ср. у Батюшкова в «Веселом часе»: «Полной чашей радость пить»). У Жуковского повторяются и «смиренный уголок» (этот образ есть в «Моих пенатах»), «вот кубок»¹³⁰⁵ (эти слова взяты буквально из тех же «Моих пенатов»). Можно установить и влияние на Жуковского «Видения на берегах Леты». В другом послании, «К Воейкову», также относящемся к 1814 г. («О Воейков! Видно нам...»), Жуковский развивает основной мотив батюшковского «Видения» — мотив строгого и нелицеприятного суда над русскими поэтами (у Жуковского, как и у Батюшкова, действует Аполлон; он судит поэтов «по стихам, а не по томам»).

Еще неожиданней выглядит тот факт, что очень сильное влияние Батюшкова обнаруживается у такого гражданского поэта-декабриста, как Рылеев. Это объяснялось тем, что предромантическая поэзия Батюшкова содержала в себе вольнолюбивые моменты, в частности отказ от официальной казенной морали. Для Рылеева Батюшков — «резвун, мечтатель легкокрылый»¹³⁰⁶. Но вполне удовлетворить Рылеева «мирная» батюшковская любовно-эпикурейская тематика, конечно, не могла, и в пору полного расцвета своей политической деятельности он демонстративно отказывается от нее, заявляя: «Любовь никак нейдет на ум: //Увы, моя отчизна страждет»¹³⁰⁷.

В раннем творчестве Рылеева отражается прежде всего батюшковская традиция дружеского послания, написанного трехстопным ямбом. См. послания Рылеева «К С.», «К Логинову» и особенно «Друзьям», где даны образы и фразеология «Веселого часа» и «Моих пенатов» Батюшкова. Увлекает раннего Рылеева «Видение на берегах Леты». Его стихотворение «Путешествие на Парнас», имеющее подзаголовок «Подражание Крылову», в действительности представляет собой явное подражание батюшковскому «Видению».

«неопознанных» подражаний Батюшкову. Так, в качестве вероятного источника рылеевского стихотворения «Тоска» В. И. Маслов указал стихотворение Милонова «Весна Тибулла», напечатанное в «С.-Петербургском вестнике»¹³⁰⁸. Это предположение привел без комментариев А. Г. Цейтлин, редактировавший полное собрание сочинений Рылеева¹³⁰⁹. Но, вглядываясь в рылеевское стихотворение, мы обнаруживаем, что на самом деле это подражание батюшковскому переводу из Мильвуа — «Последняя весна». Притом это подражание именно Батюшкову, потому что у него, в отличие от Мильвуа, описана весна, а не осень, как у французского поэта в его элегии «La chute des feuilles» («Листопад»). И у зрелого Рылеева (начиная с 1820 г.) отражений поэзии Батюшкова очень много. В 1820 г. Рылеев сочиняет два послания «К Делии», которые навеяны творчеством Батюшкова. Первое из них заканчивается — на что еще не указано в научной литературе — картиной встречи возлюбленного, первоначально нарисованной в батюшковской «Элегии из Тибулла», где тоже фигурирует Делия. Что же касается второго послания, имеющего подзаголовок «Подражание Тибуллу» (Тибулловой элегии, III), то А. Г. Цейтлин давно уже установил, что «на перевод Рылеева сильно повлиял перевод аналогичной элегии Батюшковым»¹³¹⁰.

В духе батюшковского цикла «Из греческой антологии» написано рылеевское стихотворение «Заблуждение» (1821). В стихотворениях Рылеева, относящихся к тому же году, «Послание к Н. И. Гнедичу» и «Надгробная надпись» развиты соответственно мотивы стихотворений Батюшкова «Умирающий Тасс»¹³¹¹ и «Беседка муз». Но вершиной батюшковского влияния на Рылеева следует считать рылеевское дружеское послание «Пустыня» (1821), написанное трехстопным ямбом и близко напоминающее «Мои пенаты» Батюшкова. Здесь Рылеев, подобно Батюшкову, рисует поэта, оставившего «шумный свет» и живущего в сельском уединении. Отдельные мотивы и картины «Пустыни» прямо взяты из «Моих пенатов». Однако Рылеев как гражданский поэт вводит в свое послание мотивы резкого обличения социальных верхов, с нескрываемым равнодушием относящихся к «маленьким людям». А в 1822 г. Рылеев сочиняет стихотворение «Нечаянное счастье (Подражание древним)». Это тоже подражание Батюшкову, правда «не опознанное» исследователями (стихотворениям Батюшкова «Мои пенаты», «Элегия из Тибулла», «Послание к Тургеневу», «Вакханка», «Из греческой антологии»)¹³¹².

«Войнаровский» — одним из замечательных произведений русской гражданской литературы, — Рылеев в известной мере использовал батюшковские образы и приемы (во вступлении к поэме¹³¹³, в любовных воспоминаниях героя). Войнаровский вспоминает, как он со своей подругой узнал «цену счастья» «на мирном ложе сладострастья». Это, конечно, тот самый образ, который Батюшков повторял много раз (например, в «Моих пенатах» поэт засыпает со своей возлюбленной «на ложе сладострастья»). Но, конечно, все эти батюшковские образы включены Рылеевым в совершенно новую художественную систему гражданской поэмы.

По-видимому, влияние Батюшкова на Рылеева было более интенсивным, чем думали раньше. Но еще удивительнее художественное воздействие Батюшкова на такого мужественного и даже сурового поэта-декабриста, как Владимир Раевский. В своей ранней поэзии (этот цикл лирики Раевского, как указал исследователь творчества поэта В. Г. Базанов, «более или менее связан с пребыванием Раевского в армии и ограничен 1817 годом»¹³¹⁴) Раевский в стихотворении «К лире» в чисто батюшковских тонах и с помощью батюшковских образов дал характеристику своей поэтической тематики любовно-эпикурейского порядка. И действительно, ранняя поэзия Раевского в значительной мере развивалась под знаком Батюшкова (см. стихотворения: «Мое прости друзьям...», написанное трехстопным ямбом «Моих пенатов», «К моим пенатам»¹³¹⁵, «Как можно свободу на цепи менять...», «Ропот»¹³¹⁶«Нет, нет не изменю свободною душою», «К ней же»). Это опять-таки показывает, что в эпикурейской лирике Батюшкова было заключено достаточно определенное отрицание взглядов, господствовавших в общественных верхах самодержавно-крепостнического государства.

И в стихотворениях зрелого Раевского 1819—1820 гг. (в это время поэт уже был членом Союза благоденствия) есть отражения лирики Батюшкова (см. стихотворения Раевского «Путь ко счастию», и «К моей спящей», где даны образы батюшковского стихотворения «Воспоминание»). Но вот Раевский становится узником Тираспольской крепости. Теперь воспоминания о беспечных радостях, воспетых Батюшковым, вызывают в нем тоску по родине и воле, а столь характерное для Батюшкова обращение к пенатам приобретает в его поэзии остро трагическое звучание (см. стихотворение Раевского «Песнь невольника». «Простите навсегда!» — обращается здесь поэт к «добрым пенатам»). Вместе с тем Раевский именно в крепости не только отказывается от любовной тематики, типичной для Батюшкова, но и советует оставить ее крупным русским поэтам, которые, по его мнению, должны целиком отдать себя делу освобождения родины (см. известное послание Раевского «К друзьям в Кишинев», написанное в крепости в 1822 г.).

История отношения Раевского к батюшковской традиции будет неполной, если не упомянуть еще один, крайне любопытный штрих. В 1829 г. Раевский в Сибири влюбился в олонецкую крестьянку Е. М. Середину, на которой он вскоре женился, и посвятил ей стихотворение «Она одна казалась мне мила...». В некоторых местах этого стихотворения исстрадавшийся ссыльный поэт прямо по Батюшкову рисует свои радостные любовные переживания. Вот строки этого стихотворения, повествующие о том, что в возлюбленной для поэта все «дышало красотою»:

Ее рука в руке моей.
И первый поцелуй дрожащими устами
«люблю» вполголоса с слезами...

Ср. «Мщение» Батюшкова:

И в первый раз «люблю», краснеяся, сказала...
. . . . . . . . . . . . . . . .
   Твоя рука в моей то млела, то пылала,

Это и целый ряд других отражений поэзии Батюшкова в лирике Раевского не были указаны. Между тем они позволяют сделать вывод, что Батюшков сильнее, чем думали, повлиял не только на Рылеева, но и на Раевского¹³¹⁷.

Из поэтов так называемой пушкинской плеяды очень большое влияние Батюшкова испытывал Баратынский. Дважды Баратынский говорил в стихах о красоте и долговечности лирики «нежного» Батюшкова, который, очевидно, был одним из его любимых поэтов (см. стихотворения Баратынского «Богдановичу», 1824, и «Чтоб очаровывать сердца...», 1826). Баратынскому был близок батюшковский идеал мирной уединенной жизни, позволяющей сохранить душевную независимость. «Спокойным домоседом», буквально используя выражение Батюшкова¹³¹⁸, называет себя Баратынский в стихотворении «Я возвращуся к вам, поля моих отцов...» (1821). Но самое интенсивное влияние на Баратынского оказывает любовно-эпикурейская лирика Батюшкова. Баратынский, подобно Батюшкову, рисует забавы «беспечных друзей», особенно часто используя стихотворение Батюшкова «Веселый час» (см. стихотворения Баратынского «К-ву», 1820, и «Вчера ненастливая ночь...», где даны образы золотых чаш и «светлого вина»). В духе «Моих пенатов» Баратынский рисует смерть поэта-эпикурейца в стихотворении «Где ты, беспечный друг? где ты, о Дельвиг мой...»

В любовной лирике Баратынского много отражений поэзии Батюшкова. Уже самый список женских имен в стихах Баратынского о любви — батюшковский: Лила (или Лилета), Лиза, Делия, Хлоя. В том же стихотворении «Где ты, беспечный друг? где ты, о Дельвиг мой...» Баратынский развивает заключенное в «Моих пенатах» Батюшкова описание красавицы Лилы, покоящейся на ложе сна и одетой «дымчатым покровом». Есть в поэзии Баратынского и элементы любовной фразеологии Батюшкова (ср. выражения Баратынского «знамена ветреной Киприды»¹³¹⁹ «Под знаменем Любви»¹³²⁰).

Но, конечно, для уныло-элегической и в значительной мере пессимистической поэзии Баратынского был более всего характерен отказ от эпикурейства, как от сладкого обмана, за которым скрывается суровая нагота жизни. В этом своем отречении от «земных» радостей Баратынский ближе всего к Батюшкову 1815 г., разочаровавшемуся в эпикурейской философии. Более того, Баратынский отказывается от эпикурейства, вводя в свою лирику поэтические формулы из произведений Батюшкова этого периода. В стихотворении «Где ты, беспечный друг? где ты, о Дельвиг мой...» Баратынский восклицает: «И где же брега Невы? где чаш веселый стук?» Ср. строки стихотворения Батюшкова «К другу»: «Но где минутный шум веселья и пиров? // В вине потопленные чаши?»¹³²¹. На Баратынского также оказала воздействие военная лирика Батюшкова. В стихотворениях «Итак, мой милый, не шутя...» (1819) и «К Лутковскому» (1823) Баратынский прямо воспроизводит идеи, формы и даже отдельные батальные описания послания Батюшкова «К Никите». Использует Баратынский и пейзажи Батюшкова из очерка «Отрывок из писем русского офицера о Финляндии» (см. стихотворение Баратынского «Финляндия»), а также его «Видение на берегах Леты» (см. стихотворения Баратынского «Богдановичу» и «Элизейские поля»).

Другие поэты пушкинской плеяды испытали менее сильное влияние Батюшкова, чем Баратынский. Все же достаточно яркое влияние Батюшкова можно увидеть в жизнелюбивой поэзии Языкова. И Языкова затронуло влияние «Моих пенатов». В послании «К брату» (1822), написанном трехстопным ямбом, Языков, подобно Батюшкову, прославляет «сень уединенья» и осуждает «гордых богачей». Ту же линию усвоения батюшковских идей и образов продолжает написанное также трехстопным ямбом языковское послание «Мое уединение» (1823). Оно уже прямо построено по плану «Моих пенатов». Есть здесь и прямые словесные совпадения с Батюшковым. Если Батюшков говорит о Карамзине: «Фантазии небесной// Давно любимый сын», то Языков пишет о Жуковском: «И ты, любимый сын //Фантазии чудесной». Но все же ранняя лирика Языкова и более вольнолюбива и более энергична, чем поэзия Батюшкова; в последней мы, конечно, не найдем образов «вольности и хмеля»¹³²² и «лихих пиров»¹³²³

Меньше отражений поэзии Батюшкова в раннем творчестве Дельвига. Однако и Дельвиг, подобно Батюшкову, прославляет поэта, который «с легкостью живет» и «блажен своей судьбою»¹³²⁴, и товарищей своих «беспечных лет»¹³²⁵. Имя Лилеты, воспетой в «Моих пенатах», — любимое имя Дельвига¹³²⁶. В стихотворении «Элизиум поэтов» (1814—1819) Дельвиг повторяет батюшковский образ «Видения на берегах Леты» — образ поэтов прошлого, судящих в Элизии современных «певцов». Имя Дельвига далеко не случайно числилось в списке лиц, подписавшихся на «Опыты» Батюшкова¹³²⁷ стилизующий темы и образы поэта под античность, вспомним также, что гекзаметра Батюшков никогда и нигде не применял¹³²⁸.

Влияние Батюшкова ясно чувствуется у Лермонтова, но лишь в раннем творчестве. Слишком мало похожими были эпикурейская и элегическая лирика Батюшкова и волевая, бунтарская поэзия Лермонтова. В X главке поэмы Лермонтова «Черкесы» (1828) чувствуются отголоски «Перехода через Рейн» Батюшкова, а в начале неоконченной поэмы «Два брата» (1829) отражается женский портрет из элегии Батюшкова «Мой гений». Особенно привлекала Лермонтова батюшковская «Беседка муз»; см. стихотворения Лермонтова «Цевница» (1828) и «Пир» (1829). Повлияли на Лермонтова и «трехстопники» «Моих пенатов» (см. сочиненное им в 1829 г. стихотворение «Веселый час»; это заглавие, конечно, было отголоском такого же названия стихотворения Батюшкова). Здесь обстановка, окружающая заключенного в темницу, очень напоминает бытовой антураж хижины небогатого поэта в «Моих пенатах». Но крайне характерно, что Лермонтов использует образы эпикурейской поэзии Батюшкова для разработки чисто трагического сюжета.

Однако в творчестве зрелого Лермонтова, как было сказано, трудно найти следы влияния Батюшкова¹³²⁹. Не слишком много следов этого влияния и в творчестве Тютчева, очень далекого от поэзии Батюшкова по своей общей философской направленности и по своему стилю. В раннем творчестве Тютчева есть, однако, определенные отголоски батюшковских эпикурейских стихотворений (см. тютчевский перевод «Послания Горация к Меценату...», 1818 (?). Возможно, что у зрелого Тютчева образ «унылый, тусклый огнь желанья» («Люблю глаза твои, мой друг...», 1831—1836) возник под влиянием образа Батюшкова из «Умирающего Тасса». «Унылый огнь в очах его горел». Возможно также, что в замечательном стихотворении «Как над горячею золой....», написанном в начале 30-х годов, Тютчев развил образ яркой, «пламенной» эмоциональной вспышки перед «погасанием», который дан в XII стихотворении батюшковского цикла «Из греческой антологии». На самые «достоверные» отражения поэзии Батюшкова в лирике Тютчева указал Д. Д. Благой. В стихотворении Тютчева «Итальянская вилла» (1837) отражаются образы батюшковского послания «К Дашкову»¹³³⁰. А в стихотворении «Еще томлюсь тоской желаний...» (1848) Тютчев прямо повторяет фразеологию элегии Батюшкова «Мой гений»¹³³¹.

¹³³². Все эти поэты как бы унаследовали пластичность и гармонию образов лирики Батюшкова. Но, разумеется, степень влияния Батюшкова на метод «лепки» и звуковой характеристики образов у этих поэтов не может быть вполне точно определена хотя бы потому, что на всех перечисленных поэтов воздействовала антологическая лирика Пушкина. Несомненно, идут от Батюшкова отдельные образы в стихотворениях Щербины «Тень», «Таврида», «Волосы Береники», «Статуе Елены» и в стихотворении Фета «Вакханка» (1840), которое очень напоминает стихотворение Батюшкова с тем же заглавием.

Но самое сильное влияние в среде поэтов этого круга Батюшков оказал, конечно, на Аполлона Майкова — брата Л. Н. Майкова. А. Н. Майков признавался в том, что Батюшков сыграл значительнейшую роль в формировании его таланта. В письме от 12 апреля 1887 г. к П. Н. Батюшкову, издавшему сочинения своего брата, Майков говорил: «Сочинения Константина Николаевича Батюшкова для меня особенно дороги: я помню, что в юношестве моем, когда я начал писать стихи, его произведения, а именно «Умирающий Тасс», «На развалинах замка в Швеции», «Я берег покидал туманный Альбиона», «Есть наслаждение...», которые я все знаю наизусть от начала до конца, и потом «Антология греческая», имели главное и решающее влияние на образование моего слуха и стиха. Пушкинское влияние уже легло на эту почву»¹³³³.

Хотя несколько холодное антологическое творчество Майкова лишено батюшковского яркого эмоционального колорита, именно он наиболее органично усвоил батюшковский принцип сочетания пластичности образов с гармоничной полнозвучностью стиха. В очень музыкальной лирике Майкова находим такие построенные по батюшковскому принципу образы, как «шептанье тростников»¹³³⁴, «студеная влага»¹³³⁵«певучая осока»¹³³⁶. И, конечно, в лирике Майкова гораздо больше, чем в поэзии Фета и Щербины, конкретных отражений поэзии Батюшкова. В стихотворении Майкова «Раздумье» (1841) отражается «Воспоминание» Батюшкова. В стихотворении «Гезиод» (1839) — батюшковская «Элегия из Тибулла». Больше всего отражений образов Батюшкова в поэзии Майкова связано с античными сюжетами. В стихотворении Майкова «Эхо и молчание» (1840) зарисовка двух уснувших нимф, несомненно, подсказана батюшковской «Вакханкой». Отметим более мелкие детали. К Майкову переходят такие поэтические образы, как «янтарный мед»¹³³⁷, «чайки-гальционы»¹³³⁸, кров «в тени акаций»¹³³⁹ и другие выражения Батюшкова.

«программные» произведения Батюшкова, как «Мои пенаты», «Беседка муз», «Веселый час», «Вакханка», «Тень друга», «Мой гений», «Из греческой антологии», «Элегии из Тибулла» и, наконец, «Видение на берегах Леты», причем это влияние (да и влияние других произведений Батюшкова!) в очень многих случаях оставалось не установленным или не отмеченным исследователями. Следует также сказать, что если карамзинисты и поэты пушкинской плеяды часто усваивали самый дух и основные идеи, а также наиболее характерные образы и ритмы любовно-эпикурейской поэзии Батюшкова (здесь на первое место должно быть поставлено влияние трехстопных «Моих пенатов», где Батюшкову удалось достичь предельного соответствия формы и содержания), то в дальнейшем, когда кончилась пушкинская эпоха, русские поэты XIX в. перенесли свое внимание с мыслей, эмоций и ритмов поэзии Батюшкова, которые уже были им в значительной степени чуждыми, на метод строения его образов, на достигнутое им замечательно гармоничное сочетание пластичности с обдуманной звукописью и в то же время повторяли, развивали и переосмысляли отдельные «разрозненные» мотивы его стихотворений, преимущественно связанные с античностью. И на всех этих глубоко различных этапах развития нашей литературы XIX в. Батюшков выступал в качестве учителя русских поэтов, как правило, вносившего в их творчество струю сверкающей жизнерадостности и высокой художественности.

Что же касается русской поэзии самого конца XIX — начала XX в., то в ней отголоски поэзии Батюшкова звучат довольно эпизодично. В стихотворении «Импровизации» Брюсов использует образы стихотворения Батюшкова «Беседка муз», а в «Отрывке из поэмы» — образы батюшковского послания «К Тассу». Во втором, очень сильном стихотворении из цикла «Плащ» (1918) Марина Цветаева, рисуя морское путешествие Байрона из Англии в Грецию, использует образы элегии Батюшкова «Тень друга». К этому стихотворению примыкает по времени сонет Л. П. Гроссмана «Батюшков» (1919), построенный на резком контрасте между эпикурейской поэзией Батюшкова и его трагической судьбой (в сонете использованы образы батюшковского стихотворения «Вакханка»). Очень близким было поэтическое творчество Батюшкова Осипу Мандельштаму («Батюшков нежный со мною живет» — не случайно писал Мандельштам¹³⁴⁰). Он посвящает личности и поэзии Батюшкова два стихотворения: «Нет не луна, а светлый циферблат...» (1912)¹³⁴¹ и «Батюшков» («Словно гуляка с волшебною тростью...»), 1932. В стихотворении Мандельштама «Я изучил науку расставанья...» отражается батюшковская «Элегия из Тибулла», а в стихотворении «Мороженно! Солнце. Воздушный бисквит...» — батюшковская «Беседка муз». «Тавриду» Мандельштам вслед за Батюшковым сравнивает с древней Элладой¹³⁴². Ю. Н. Тынянов сблизил лирику Мандельштама с лирикой Батюшкова по линии «скупости» и в то же время весомости поэтического слова¹³⁴³ мелодикой стиха, прием постепенного, плавного окончания поэтического произведения, обилие мифологических образов и античных сюжетов и уподоблений. Но в целом лирика Мандельштама, разумеется, отличается от жизнелюбивой лирики Батюшкова своим часто сумеречным, а иногда и тревожным колоритом.

Сноски

¹³⁰³

¹³⁰⁴ Б., 493.

¹³⁰⁵ «К Воейкову» («Добро пожаловать, певец...»), 1814.

¹³⁰⁶ «Пустыня» (1821).

¹³⁰⁷ «Ты посетить, мой друг, желала...» (1824).

¹³⁰⁸ В. И. Маслов. Литературная деятельность Рылеева. Киев, 1912, стр. 122—123.

¹³⁰⁹ К. Ф. Рылеев.

¹³¹⁰ Там же, стр. 538.

¹³¹¹ В «Послании к Н. И. Гнедичу» Рылеев называет гонителей «несчастных певцов» «убийцами дарованья» (выражение из «Умирающего Тасса» Батюшкова).

¹³¹² См. также стихотворения Рылеева «Воспоминания», «Счастливая перемена» и «Надгробная надпись», где отражается влияние Батюшкова.

¹³¹³ «Опытам».

¹³¹⁴ Стихотворения. Л., 1952, стр. 252.

¹³¹⁵ На то, что это стихотворение написано «под несомненным влиянием Батюшкова», указал В. Г. Базанов (См. Стихотворения, стр 255).

¹³¹⁶ «Геба юная» взято из батюшковского стихотворения «Воспоминание».

¹³¹⁷ В лирике декабристов Бестужева-Марлинского и Александра Одоевского не заметно влияния Батюшкова. Почти нет его и в декабристской поэзии Кюхельбекера. Лишь первая строфа послания Кюхельбекера «К брату» (1819) представляет собой определенное подражание первой строфе «Последней весны» Батюшкова.

¹³¹⁸ «Странствователь и домосед».

¹³¹⁹ «Пора покинуть, милый друг...»

¹³²⁰ «Послание графу Виельгорскому».

¹³²¹ «Последняя смерть» (1827) «Ходила смерть по суше, по водам» — это отражение строчки батюшковской «Элегии из Тибулла»: «Повсюду рыщет смерть, на суше, на водах».

¹³²² «А. Н. Вульфу».

¹³²³ «К Вульфу, Тютчеву и Шепелю».

¹³²⁴ «Бедный Дельвиг».

¹³²⁵ «Моя хижина».

¹³²⁶ «К Лилете».

¹³²⁷ Этот список дан в конце второй части «Опытов».

¹³²⁸ В поэзии Веневитинова нет образов Батюшкова, за исключением послания «К друзьям на новый год» (1823). У Полежаева очень редко, но все же слышатся отзвуки поэзии Батюшкова (в XXI строфе второй главы поэмы «Сашка», 1825; в стихотворениях «Любовь», 1825—1826, и в произведении «Последний день Помпеи», 1836—1837). Мелкие поэты пушкинской поры также усваивали традицию Батюшкова (см. стихотворения Нечаева «Послание к князю N. N.» («Вестник Европы», 1816, № 12, стр. 261—264), некоего Г. «N. N.» (там же, 1817, № 20, стр. 244—245), Раича «Эроты» («Мнемозина», 1824, стр. 52). В 1835 г. выходит книга М. Л. Деларю «Опыты в стихах», название которых было явно подсказано заглавием книги Батюшкова. Интересно, что традиция Батюшкова становится у мелких поэтов пушкинской поры не только предметом подражания, но и объектом пародирования. В книге «Мнимая поэзия», вышедшей под редакцией Ю. Н. Тынянова (М.—Л., 1931), приводится несколько литературных пародий без указания, против кого они направлены. А между тем это пародии на стиль и идеи Батюшкова (см. «Элегию» с подписью Аркадьин — это явная пародия на «Тибуллову элегию III» и «Элегию из Тибулла» Батюшкова — и стихотворение «Союз поэтов», пародирующее «Веселый час», «Мои пенаты», и «Мечту» Батюшкова).

¹³²⁹ У эпигона Лермонтова (да и не только Лермонтова!) Подолинского, опубликовавшего так называемое «Изречение Мельхиседека» Батюшкова (см. выше), есть стихотворение, в котором под несомненным влиянием Батюшкова Торквато Тассо изображен как бездомный странник («Странники»).

¹³³⁰

¹³³¹

¹³³² Этих поэтов в свое время сблизил с Батюшковым И. Н. Розанов (см. его книгу «Русская лирика». М., 1914, стр. 253). В лирике же Полонского, где редко встречаются антологические стихотворения, влияние Батюшкова отсутствует.

¹³³³ «Русская старина», 1887, ноябрь, стр. 561. Стихи Батюшкова настолько слились в художественном сознании Майкова со стихами Пушкина, что он напечатал первые две строки из батюшковской элегии «Мой гений» в качестве эпиграфа из Пушкина (Б., 456).

¹³³⁴ «Октава».

¹³³⁵ «Пустыннику».

¹³³⁶ «Я знаю отчего у этих берегов...»

¹³³⁷ Майков «Раздумье»; Батюшков «Странствователь и домосед».

¹³³⁸ «Я в гроте ждал тебя...»; Батюшков «Тень друга», «Последняя весна».

¹³³⁹ Майков «Сон»; Батюшков «Тибуллова элегия III» и «Беседка муз».

¹³⁴⁰ «Батюшков».

¹³⁴¹ «который час» и сам себе отвечал: «вечность» (см. I, 342, и Б., 618).

¹³⁴² «Золотистого меда струя из бутылки текла...» Мандельштама и «Тавриду» Батюшкова. В «Разговоре о Данте» Мандельштама (М., 1967) есть тонкие мысли о поэзии Батюшкова. Так, в первоначальной редакции этого «разговора», завершенного в 1933 г., сказано: «Батюшков — записная книжка нерожденного Пушкина...» (стр. 75).

¹³⁴³ Ю. Тынянов. Архаисты и новаторы. Л., 1929, стр. 569.