Фридман. Поэзия Батюшкова. Глава 3. Часть 3.

3

Военная лирика Батюшкова замечательна и в художественном плане. Она знаменовала собой значительный шаг вперед в этом виде поэзии. Батюшков, как и Жуковский, отказывается от характерной для русских писателей XVIII в. высокопарно-торжественной манеры изображения сражений, основанной на «мифологизировании» действительности. Только некоторые отзвуки этой манеры слышатся в его лирике. Таким отзвуком является, например, иногда фигурирующий в стихах Батюшкова образ Беллоны, взятый из римской мифологии⁶²⁴. В целом же батальная поэзия Батюшкова воплощает реалистическое задание: в ней поэт стремится, используя свои личные наблюдения, правдиво и точно изобразить жизнь русской армии. Вместе с тем в батальной поэзии Батюшкова проявляются и романтические тенденции: поэт чаще всего выбирает красочные и эффектные — «исключительные» картины, вырывающиеся за рамки обыденности.

Батюшков настаивал на том, что современные ему сражения «живописнее», чем битвы древних времен, и потому представляют более благодарный материал для художника слова. Сделав выписку из комментариев к «Энеиде» в переводе Делиля, он восклицал: «А я скажу решительно, что (кроме нравов) сражения новейшие живописнее древних и потому более способны к поэзии»⁶²⁵. Именно глазами поэта-живописца Батюшков смотрит на «новейшие сражения», часто называя их «зрелищем». По определению И. Н. Розанова, он «находит» внешнюю красивость в стройном движении и в картине боя»⁶²⁶:

И вот... о зрелище прекрасно!

        («К Никите»)

Какой чудесный !
Здесь пушек светла медь сияет за конями,
И ружья длинными рядами,
И стяги древние средь копий и мечей.

(«Переход через Рейн»)

«На пути мы стретили несколько корпусов, прикрывавших столицу, и под Fer-Champenoise их проглотили. Зрелище чудесное...»⁶²⁷. «Колонны наши продвигались торжественно к городу. По всему можно было угадать расстройство наполеоновых войск. Какая ужасная и великолепная картина»⁶²⁸.

Н. П. Верховский справедливо отметил, что «Батюшков сумел правдиво показать русскую армию и поэтически изобразить орудия современного боя»⁶²⁹. Русская армия нарисована Батюшковым так, как ее мог изобразить только человек, кровно связанный с военным бытом. В послании «К Никите» Батюшков запечатлел чувства «воина», вполне сроднившегося с этим бытом, горячо любящего походную жизнь:

Как сладко слышать у шатра
Вечерней пушки гул далекий

Под теплой буркой в сон глубокий.

Здесь реалистические детали (гул пушки, теплота бурки) необычайно конкретно передают ощущения «воина». Вспоминая о своей походной жизни, Батюшков писал: «Весь лагерь воскресает в моем воображении и тысячи мелких обстоятельств оживляют мое воображение»⁶³⁰. Именно «тысячи мелких обстоятельств» делают живой военную поэзию Батюшкова. Очень важную роль играют в ней звуковые и зрительные подробности (мы слышим, как «ружей протяженный грохот пробудит эхо по горам»⁶³¹, как «эхо вторит крик геройский»⁶³²«ухарский конь»⁶³³, как «конь, веселья полный», обновляет «желанной влагой» в реке грудь, «усталую в бою»).

Одной из замечательных черт художественной манеры Батюшкова была точная передача движения. Это в полной мере проявилось в военной лирике поэта. Батюшков любит рисовать правильно расположенные войска, еще не вступившие в сражение:

Какое счастье, рыцарь мой!
Узреть с нагорныя вершины

На яркой зелени долины!

(«К Никите»)

В «Переходе через Рейн» этот «строй» приходит в движение: здесь создается выразительная картина переправы «шумного» войска. «Тяжелой конницы строи» и «легких всадников рои» идут через мост:

И се подвигнулись — валит за строем строй!

     И эхо вторит крик геройский,
Досель неслышанный, о, Реин, над тобой!
     Твой стонет брег гостеприимный,
     И мост под воями дрожит!
     
     От глаз в дали теряясь дымной!..

Батюшков, как «поэт движения», набрасывает и картину боя. С наибольшей яркостью и силой она дана им в послании «К Никите». Батюшков указывал, что он сочинял это послание для того, чтобы «не отстать от механизма стихов»⁶³⁴. И действительно, в послании «К Никите» версификаторское мастерство Батюшкова производит огромное впечатление:

Колонны сдвинулись, как лес.

Идут — безмолвие ужасно!
Идут — ружье наперевес;
Идут... ура! — и всё сломили,
Рассеяли и разгромили:

Бежит, а мы в его домах...

Тут четкое и грозное перемещение воинских колонн воспроизведено и анафорическими повторами (слово «идут» трижды повторяется в начале строк), и введением внезапно возникающих боевых восклицаний (при этом слово «ура» также повторяется трижды), и, наконец, пропуском глаголов, создающим эффект особой быстроты повествования («безмолвие ужасно» вместо: безмолвие кажется ужасным; «ружье наперевес» вместо: держат ружье наперевес).

Живые картины боя в военной лирике Батюшкова были основаны на его личных впечатлениях офицера русской армии, неоднократно участвовавшего в жестоких битвах. В одном из писем к Гнедичу Батюшков так рисовал сражение на пути в Париж: «Вообрази себе тучу кавалерии, которая с обеих сторон на чистом поле врезывается в пехоту, а пехота густой колонной, скорыми шагами, отступает без выстрелов, пуская изредка батальный огонь»⁶³⁵. И опять на первый план в описании этого военного «зрелища» Батюшковым выдвинут момент движения (кавалерия «врезывается в пехоту», а последняя «скорыми шагами» отступает).

«будней войны». Эти образы должны показать неприглядность «изнанки» войны, ее тяготы и ужасы (см. уже упоминавшиеся нами детали в «отрывке» «Переход через Неман»). При этом «развоплощении» эффектного военного «зрелища» вместо «ухарского», полного «веселья» коня иногда фигурирует «ужасная кляча» (см. батюшковское послание «Н. И. Гнедичу», 1807).

Батальная лирика Батюшкова напрашивается на сопоставление с военными стихами Дениса Давыдова. Хорошо знакомый с Л. В. Давыдовым Батюшков высоко ценил его брата, знаменитого поэта-партизана, героя Отечественной войны. В письме к Вяземскому от февраля 1815 г. Батюшков дал изумительную в своей художественной выразительности характеристику Дениса Давыдова: «Обними за меня Дениса, нашего милого рыцаря, который сочетал лавры со шпагою, с миртами, с чашею, с острыми словами учтивого маркиза, с бородою партизана и часто и с глубоким умом. Который затмевается иногда... Когда он вздумает говорит о метафизике. Спроси его о наших спорах в Германии и в Париже»⁶³⁶. Это письмо свидетельствует о живом общении Батюшкова и Дениса Давыдова в пору заграничного похода русской армии. При сопоставлении батальных стихотворений Батюшкова и Дениса Давыдова бросается в глаза, что Батюшков изобразил военные действия более ярко и конкретно, чем Денис Давыдов. У Батюшкова мастерски нарисованы «движущиеся» картины сражений с участием различных родов войск; между тем Денис Давыдов сравнительно редко выходит за рамки традиционных описаний битвы (например: «Конь кипит под седоком, // Сабля свищет, враг валится»⁶³⁷ «Разлука» («Гусар на саблю опираясь...»), написанного Батюшковым в период его нижегородской эвакуации⁶³⁸ и явно перекликающегося с творчеством Дениса Давыдова. По существу «Разлука», где была нарисована красавица-пастушка, относилась как раз к тому типу произведений, который категорически отметался в сочиненном несколько позднее послании «К Дашкову», где поэт отказывался «сзывать пастушек в хоровод при страшном зареве столицы». В «Разлуке» Батюшков довольно неудачно связал обычную элегическую тему любовной измены с гусарским бытом. Недаром Пушкин почувствовал манерность «Разлуки» и написал против нее на полях «Опытов»: «Цирлих манирлих. С Д. Давыдовым не должно и спорить»⁶³⁹«приглаженность» батюшковского стихотворения⁶⁴⁰.

Военная поэзия Батюшкова позволяет поставить и общую проблему роли карамзинистов в литературе 1812—1815 гг. Как свидетельствует послание «К Дашкову», не все карамзинисты во время Отечественной войны считали необходимым служение художественным словом родине. Из текста послания выясняется, что активный противник шишковистов, впоследствии ставший ревностным членом «Арзамаса», Дашков советовал Батюшкову по-прежнему прославлять эпикурейские наслаждения (см. строки послания: «А ты, мой друг, товарищ мой, // Велишь мне петь любовь и радость...» и т. д.). Возможно, что Батюшков в пору своей эвакуации в Нижний-Новгород сочинил «Разлуку» именно под влиянием таких друзей, как Дашков, которые рекомендовали ему отвлечься от грандиозных и трагических событий и уйти в мир камерных изящных образов. Однако Дашков был, конечно, не творческой фигурой; все же более или менее крупные поэты-карамзинисты — В. Л. Пушкин, Вяземский и Жуковский (двое последних, подобно Батюшкову, участвуют в войне) под влиянием событий Отечественной войны вышли (правда, на сравнительно короткое время!) из узкого мира личности на просторы гражданской поэзии и в то же время окрашивали ее теплым лирическим чувством. В 1812—1815 гг. карамзинисты создают совершенно новую военную поэзию, явившуюся большим шагом вперед по сравнению с литературой классицизма; вообще «новая школа» одерживает еще одну победу над эпигонами классицизма, которые в пору Отечественной войны убого воплощали реакционные идеи в архаической форме. В этом отношении особено показательным был «Певец во стане русских воинов», в котором Жуковский соединил эпические и лирические элементы, согрел описание военных событий прошлого и настоящего своим прекрасным талантом и оживил героические картины темами любви и дружбы и тонко нарисованными пейзажами. Подобно Жуковскому, Батюшков органически включает в свою военную поэзию лирические элементы и как бы сливает ее с поэзией интимно-психологической. Недаром он подчеркивал, что «нежные мысли, страстные мечтания и любовь как бы сливаются очень натурально с шумною, мятежною, деятельною жизнию воина»⁶⁴¹«Тень друга»). Лирический элемент был широко развит Батюшковым в послании «К Дашкову», где поэт, выступая в качестве певца народного гнева, вместе с тем выражал свое глубоко личное восприятие военных событий. Эта «согретость» послания «К Дашкову» и сделала его лучшим лирическим стихотворением, написанным о событиях Отечественной войны. Сходясь с Жуковским в стремлении оживить стиль военной поэзии лирическими моментами, Батюшков в то же время сумел гораздо более реалистично и «профессионально», чем Жуковский, изобразить войну. Хотя ставший знаменитым «Певец во стане русских воинов», представляющий собой очень яркое и широкое художественное полотно, получил значительно большее распространение, чем военная поэзия Батюшкова, в последней было все же меньше «литературности». Если в «Певце во стане русских воинов» чувствуется известное влияние «громозвучной» лирики классицизма (в обилии торжественных восклицаний типа «Хвала» и в несколько повышенном речевом строе отдельных строф), а многие его места имеют налет сентиментальности (см. неоднократные упоминания о «слезах»), то лучшие образцы военной поэзии Батюшкова гораздо более сдержанны, конкретны, точны и лишены всяких следов преувеличенной чувствительности.

Сноски

⁶²⁴ См., напр., элегию Батюшкова «Тень друга».

⁶²⁵   «Чужое — мое сокровище» (II, 312—313).

⁶²⁶ Русская лирика. М., 1914, стр. 270.

⁶²⁷ Батюшков — Гнедичу, 27 марта 1814 г. (III, 251).

⁶²⁸ Батюшков — Гнедичу, 30 октября 1813 г. (III, 237). Курсив везде мой. — Батюшков живо интересовался батальной поэзией. Он, напр., восхищался «прекрасными стихами» Ломоносова из трагедии «Тамира и Селим», в которых нарисована «картина поля сражения» («Ариост и Тасс», II, 155). Его равным образом занимала и батальная живопись. На обороте переплета своей записной книжки он, обдумывая, «что писать в прозе», отметил тему «О войне и баталиях относительно к живописи и поэзии» («Чужое — мое сокровище», II, 288). В очерке «Путешествие в замок Сирей» Батюшков не случайно вспоминал о картинах известного русского художника-баталиста А. О. Орловского (II, 71).

⁶²⁹ «История русской литературы», т. V. М.—Л., Изд-во АН СССР, 1941, стр. 407.

⁶³⁰ «Воспоминание мест, сражений и путешествий». (II, 188).

⁶³¹ «К Никите».

⁶³² «Переход через Рейн».

⁶³³ «К Никите».

⁶³⁴ Батюшков — Гнедичу, начало июля 1817 г. (III, 457).

⁶³⁵

⁶³⁶ См. это письмо, опубликованное нами в журнале «Русская литература», 1970, № 1, стр. 188.

⁶³⁷ «Песня старого гусара».

⁶³⁸ См. об этом Б., 504. Батюшков был в эвакуации с сентября 1812 г. до конца января 1813 г.

⁶³⁹

⁶⁴⁰ Надо отметить, что начало «Разлуки» («Гусар на саблю опираясь...» и т. д.) перешло в устное народное творчество, но именно в качестве сентиментального романса (см. народную драму «Царь Максимьян». — Н. П. Андреев.

⁶⁴¹ «Чужое — мое сокровище» (II, 362).