Фридман. Поэзия Батюшкова. Глава 1. Часть 2.

2

Как мы отметили, 30-е годы сравнительно мало обогатили изучение творчества Батюшкова. Но нельзя забывать, что именно в эти годы начинает широко развертываться деятельность Белинского, создателя русской научной критики. Он сделал поистине огромный шаг вперед в изучении Батюшкова. Обладая в высокой степени чувством историзма, Белинский сумел ясно определить характерные черты творчества Батюшкова и его место в русском литературном процессе⁴⁵.

Перу Белинского принадлежит статья, написанная по поводу выхода в свет смирдинского издания сочинений Батюшкова («Сочинения в прозе и стихах Константина Батюшкова. СПб., 1834» — I, 164—167). Специальным трудом о Батюшкове является в сущности и обзор его деятельности в статьях Белинского, посвященных Пушкину (см. статью III—VII, 223—254). Кроме того, в разных статьях Белинского разбросано множество высказываний о Батюшкове (так, в статье «Русская литература в 1841 году», имеющей форму диалога, один из собеседников дает большую характеристику Батюшкова — V, 551—552).

Белинскому пришлось оценивать Батюшкова в ту пору, когда биография и творчество поэта были еще вовсе не разработаны. Говоря о Батюшкове, Белинский часто сомневался в том или ином факте. Он, например, писал: «Батюшков, кажетсякажется, не знал греческого; неизвестно, с какого языка перевел он двенадцать пьес из греческой антологии... мы даже прочел ли Батюшков хотя одно стихотворение Пушкина» (VII, 224—225 и 248)⁴⁶.

Белинский определял дарование Батюшкова как «истинный», «замечательный», «превосходный» талант и «помещал» его как бы на грани гениальности. По мнению Белинского, «Батюшкову немногого не доставало, чтоб он мог переступить за черту, разделяющую большой талант от гениальности» (VII, 241).

Белинский рассматривал лучшие достижения русской культуры как могучее проявление творческих сил народа. Именно поэтому он указывал на своеобразие и «самобытность» поэзии Батюшкова. В статье о стихотворениях Баратынского он замечал: «Батюшков, как талант сильный и самобытный, был неподражаемым творцом своей особенной поэзии на Руси» (VI, 461). Вместе с тем Белинскому принадлежит заслуга четкого определения пафоса поэзии Батюшкова. Считая пафосом произведения «могучую мысль поэта», нашедшую полное воплощение в художественной форме, Белинский усматривает основу творчества Батюшкова в «изящном эпикуреизме», являющемся «во всей его поэтической обаятельности», в «полном страсти стремлении ... к наслаждению, к вечному пиру жизни» (VII, 234 и 269). «Преобладающий пафос его поэзии, — говорит Белинский о Батюшкове, — артистическая жажда наслаждения прекрасным, идеальный эпикуреизм» (VI, 293)⁴⁷. Этот «идеальный эпикуреизм» конкретно воплощается в кристально ясной художественной форме, далекой от всякой расплывчатости и туманности. «первые и главные свойства его поэзии», — утверждает Белинский, характеризуя Батюшкова сравнительно с Жуковским (VII, 224). По мнению Белинского, яркая «жизненность» мироощущения делает Батюшкова как бы поэтом-скульптором; он прямо называет его «пластическим Батюшковым» (IV, 26), а в его стихах видит «пластицизм форм». Вспомним знаменитое определение Белинским особой крепости стихотворной ткани батюшковской лирики: «Стих его часто не только слышим уху, но видим глазу: хочется ощупать извивы и складки его мраморной драпировки» (VII, 224). «Пластицизм форм» — по утверждению Белинского — роднил Батюшкова с античной литературой («Муза Батюшкова была сродни древней музе» — V, 254). Характерно, что лучшим произведением Батюшкова Белинский считал не «Умирающего Тасса», а «превосходные», «истинно образцовые, истинно артистические» переводы из греческой антологии (V, 254).

Как же определял Белинский художественный метод Батюшкова? На протяжении своей исключительно интенсивной критической деятельности Белинский дал ряд характеристик этого метода. Они не могут быть приведены к полному единству. Это объясняется не эволюцией взглядов Белинского: его суждения об основных особенностях творчества Батюшкова в общем оставались почти неизменными. Дело в том, что, как мы покажем ниже, Белинский считал одной из главных черт поэзии Батюшкова ее «переходность», историко-литературную «промежуточность». Таким образом, наличие у Белинского ряда несходных определений художественного метода Батюшкова отражало сосуществование разных, подчас прямо противоположных тенденций в произведениях поэта, творческая работа которого проходила вблизи от рубежа XVIII и XIX веков. Белинский нередко подчеркивал связь Батюшкова с классицизмом. В статье о русской литературе 1844 года он утверждал, что «под очаровательным пером Батюшкова» «русский псевдоклассицизм» «дошел даже не только до щегольства, но и почти до поэзии выражения, до мелодии стиха...» (VIII, 433). В статьях о Пушкине он косвенно назвал Батюшкова «неоклассиком», говоря о поэме «Руслан и Людмила»: «По своему содержанию и отделке она принадлежит к числу переходных пьес Пушкина, которых характер составляет : в них Пушкин является улучшенным, усовершенствованным Батюшковым» (VII, 367). И все же основная часть высказываний Белинского о Батюшкове связывает поэта с романтизмом. В тех же статьях о Пушкине эта точка зрения проведена очень ясно. Определяя здесь романтизм как «внутренний мир души человека», «сокровенную жизнь его сердца» (VII, 145), Белинский, естественно, должен был увидеть в психологической лирике Батюшкова явление романтического порядка. Характеризуя учителей Пушкина, он намечал два конкретных вида романтизма — средневековый и греческий. Термины эти имели для Белинского весьма условное значение. В применении к русской поэзии они определяли, конечно, не ее национально-исторические особенности, но лишь разные типы мироощущения писателей. По мнению Белинского, в русской литературе первый из этих видов романтизма нашел высшее воплощение у Жуковского, второй — у Батюшкова (предшественником Батюшкова в этом плане был Державин, в анакреонтических стихотворениях которого «проблескивал» греческий романтизм, VII, 224). Белинский усматривал сущность греческого романтизма в «чувственном стремлении», «просветленном и одухотворенном идеею красоты» (VII, 147) (он разграничивал виды романтизма, касаясь, главным образом, философии любви, и вместе с тем отмечал, что любовь «только одно из существенных проявлений романтизма», VII, 145). Для Белинского греческий романтизм полон светлого жизнеутверждения, исключающего душевные диссонансы, веры в возможность гармоничного и радостного слияния человека с природой и обществом (см. VII, 204). Эту красоту жизнеутверждения Белинский иллюстрировал антологическими стихотворениями Батюшкова. Цитируя одно из них, в котором воспета пылкая, чувственная страсть («Свершилось: Никагор и пламенный Эрот // За чашей Вакховой Аглаю победили...»), Белинский замечал: «В этой пьеске схвачена вся сущность романтизма по греческому воззрению; это — изящное, проникнутое грациею наслаждение» (VII, 149—150) (далее были даны и другие примеры из антологических стихотворений Батюшкова). И в произведениях римской литературы, привлекших внимание Батюшкова, Белинский видит именно романтизм. Жалея о том, что Батюшков «не перевел всего Тибулла», он характерно называет последнего «латинским романтиком» (VII, 228).

этом смысле называл Батюшкова «классиком». «Если неопределенность и туманность классик, сколько Жуковский романтик; ибо определенность и первые и главные свойства его поэзии» (VII, 224). Это противопоставление объясняет слова Белинского: «Батюшкову, по натуре его, было очень сродно созерцание благ жизни в греческом духе. В любви он совсем не романтик. Изящное сладострастие — вот пафос его поэзии» (VII, 227) (здесь под романтизмом подразумевается, конечно, «средневековый» романтизм Жуковского, связанный с мистической трактовкой любви, оставшейся почти чуждой Батюшкову). Наконец, у самого Батюшкова Белинский открывает мотивы, роднящие его поэзию с романтизмом Жуковского; они, по мнению Белинского, звучат в тех элегиях, где Батюшков «после Жуковского ... первый заговорил о разочаровании, о несбывшихся надеждах, о печальном опыте» (VII, 252). Белинский констатирует, что Батюшков отдал дань романтизму «души и сердца», не похожему на романтизм античный: «Но не одни радости любви и наслаждения страсти умел воспевать Батюшков: как поэт нового времени, он не мог в свою очередь не заплатить дани романтизму. И как хорош романтизм Батюшкова: в нем столько определенности и ясности! Элегия его — это ясный вечер, а не темная ночь, вечер, в прозрачных сумерках которого все предметы только принимают на себя какой-то грустный отпечаток, а не теряют своей формы и не превращаются в призраки ... Сколько души и сердца в стихотворении «Последняя весна», и какие стихи!» (далее Белинский полностью цитирует это батюшковское стихотворение, посвященное теме несчастной любви — VII, 237). Таким образом, по мнению Белинского, даже «мечтательный» романтизм приобретает у Батюшкова строгие, классические и всегда блестящие формы. В этом плане нельзя не отметить беглую оценку мастерства Батюшкова, данную Белинским в статье о стихотворениях Э. Губера: «Почти в то время, как Жуковский начал вносить романтику в содержание русской поэзии, — Батюшков начал возводить ее до художественности в форме» (IX, 120). Здесь творчество Батюшкова охарактеризовано как важная ступень эстетического развития русского романтизма.

Как мы говорили, взгляды Белинского на основные особенности творчества Батюшкова почти не изменялись. Однако в последний, наиболее яркий и плодотворный период своей деятельности Белинский включает творчество Батюшкова в новую историко-литературную концепцию. В этот период Белинский, прочно вставший на материалистические позиции, боровшийся за реализм и народность в искусстве, рассматривал развитие русской литературы XVIII—XIX вв. как постепенное приближение к правде жизни, к верному изображению действительности. В эту схему движения к реализму Белинский включает и Батюшкова, подчеркивая «жизненность» его творчества, достаточно далеко отошедшего от «риторического» искусства, интересовавшегося только отвлеченными «идеалами». Белинский писал о русской литературе начала XIX в.: «Озеров, Жуковский и Батюшков продолжали собою направление, данное нашей поэзии Ломоносовым. Они были верны идеалу, но этот идеал становился все менее и менее отвлеченным и риторическим, все больше и больше сближающимся с действительностию или по крайней мере стремившимся к этому сближению. В произведениях этих писателей, , языком поэзии заговорили уже не одни официальные восторги, но и такие страсти, чувства и стремления, источниками которых были не отвлеченные идеалы, но человеческое сердце, человеческая душа» (X, 290—291. Курсив мой. — Н. Ф.). Здесь к психологической тематике Батюшкова применяется критерий той жизненной правды, которую прежде всего хотел «открыть» и показать в шедеврах русской литературы Белинский — создатель реалистической эстетики. Эта оценка, устанавливающая, что творчество Батюшкова явилось определенным этапом постепенного формирования реализма в русской литературе, была подготовлена более ранними статьями Белинского. Уже в статьях о Пушкине он отмечал в лирике Батюшкова «органическую жизненность» эмоций и правдоподобие их динамического изображения: «Чувство, одушевляющее Батюшкова, всегда органически жизненно, и потому оно не распространяется в словах, не кружится на одной ноге вокруг самого себя, но движется, растет само из себя, подобно растению, которое, проглянув из земли стебельком, является пышным цветком, дающим плод» (VII, 235).

Белинский сосредоточивает свое внимание и на месте Батюшкова в истории русской литературы и сопоставляет поэта с его предшественниками. Он утверждает, что, хотя Державин обладал гораздо более могучим талантом, чем Батюшков, именно последнему удалось разрешить проблему «гармонической соответственности» идеи с формой. «Природная поэтическая сила Державина выше поэтической силы, например, Батюшкова; но, как художник » (VI, 290).

«обогнали» и представителей сентиментальной литературы: Карамзина, Дмитриева и Озерова (см. VII, 317 и I, 63).

Белинский видел общую заслугу Жуковского и Батюшкова как в успешной «перестройке» стиха и поэтического языка (VI, 296)⁴⁸, так и в особенности в том, что они оба обратились к внутреннему миру человека, открыв тем самым новую сферу для русской поэзии. Поэтому он постоянно ставил Батюшкова рядом с Жуковским. «Имя его связано с именем Жуковского, — писал Белинский о Батюшкове, — они действовали дружно в лучшие годы своей жизни; их разлучила жизнь, но имена их всегда как-то вместе ложатся под перо критика и историка русской литературы» (VII, 143). Однако, по мнению Белинского, Жуковский и Батюшков вместе с тем являли пример яркого контраста. Как мы видели, Белинский четко разграничил туманный, мечтательный романтизм Жуковского и ясный, земной романтизм Батюшкова. Особенно существенно, что он резко подчеркнул в поэзии Батюшкова бо́льшую близость к действительности: «Направление и дух поэзии его гораздо определеннее и действительнее направления и духа поэзии Жуковского» (VII, 241). Белинский усматривает в Батюшкове своеобразный синтез Жуковского и Державина с их предельно далекими философско-тематическими устремлениями. «Читая его, — пишет Белинский о Батюшкове, — вы чувствуете себя на почве действительности и в сфере действительности. Кажется, как будто в грациозных созданиях Батюшкова русская поэзия хотела явить первый результат своего развития, примирением действительного, но одностороннего направления Державина с односторонне мечтательным направлением Жуковского» (VI, 293).

Одно из центральных мест в суждениях Белинского о Батюшкове занимает проблема «Батюшков и Пушкин». Белинский впервые в истории русской критики широко поставил и верно разрешил вопрос о значении творческих достижений Батюшкова для Пушкина. Белинский резко подчеркнул большую роль Батюшкова в подготовке творческой работы Пушкина. Анализируя батюшковскую «Вакханку», он писал: «Это еще не пушкинские стихи; но после них уже надо было ожидать не других каких-нибудь, а пушкинских ... Так все готово было к явлению Пушкина, — и, конечно, Батюшков много и много способствовал тому, что Пушкин явился таким, каким явился действительно. Одной этой заслуги со стороны Батюшкова достаточно, чтоб имя его произносилось в истории русской литературы с любовию и уважением» (VII, 228). Более того, Белинский поставил Батюшкова в общей перспективе развития русской поэзии ближе всего к раннему Пушкину; он справедливо указывал на то, что в лицейской лирике Пушкина ярче всего выразилось именно батюшковское влияние. «Как ни много любил он поэзию Жуковского, — писал Белинский о раннем Пушкине, — как ни сильно увлекался обаятельностию ее романтического содержания, столь могущественною над юною душою, но он нисколько не колебался в выборе образца между Жуковским и Батюшковым, и тотчас же бессознательно подчинился исключительному влиянию последнего. Влияние Батюшкова обнаруживается в «лицейских» стихотворениях Пушкина не только в фактуре стиха, но и в складе выражения, и особенно во взгляде на жизнь и ее наслаждения. Во всех их видна нега и упоение чувств, столь свойственные музе Батюшкова...» (VII, 280—281). Таким образом, Белинский устанавливал органическое созвучие «земного» мироощущения Батюшкова и стихийно-материалистического понимания жизни юным Пушкиным; это созвучие — по его мнению — диссонировало с «туманной» романтикой Жуковского, предельно далекой от реальности. «Как поэзия Батюшкова, поэзия Пушкина вся основана на действительности», — утверждал Белинский (VI, 294). Вместе с тем он находил, что Пушкин явился прямым наследником батюшковского стиха, доведенного поэтом до замечательного блеска. Эта мысль настойчиво и многократно повторялась в статьях Белинского. «Батюшкову обязан Пушкин своим антологическим, а вследствие этого и вообще своим стихом...» — писал Белинский (VII, 226), а в другом месте утверждал, что Батюшков передал Пушкину «почти готовый стих» (VII, 241).

сумевшим «дать... поэзию, как искусство, как художество» (VII, 316). Но и заслугой Батюшкова, по его мнению, было то, что он начал вносить в русскую поэзию «художественный элемент»⁴⁹. Это определило преимущественные симпатии раннего Пушкина к творчеству Батюшкова. «Даже в пьесах, написанных под влиянием других поэтов, — писал Белинский о лицейской лирике Пушкина, — заметно в то же время и влияние Батюшкова: так гармонировала артистическая натура молодого Пушкина с артистическою натурою Батюшкова! Художник инстинктивно узнал художника и избрал его преимущественным образцом своим» (VII, 280) (ср. слова Белинского: «Пушкин был по преимуществу артистическая натура; следовательно, Батюшков был ему родственнее всех других русских поэтов» — VI, 294).

«полной художественности», хотя он к ней и стремился (IX, 120). Говоря об изобразительных средствах Батюшкова, Белинский восклицал: «Но что такое стих Батюшкова, пластика и виртуозность его поэзии перед стихом, пластикою и виртуозностию поэзии Пушкина!» (VI, 294). Белинский, в частности, указывал на то, что только Пушкин придал русскому стиху абсолютно художественную форму, чего еще не сделал и не мог сделать Батюшков. «Создание вполне поэтического и вполне художественного стиха принадлежало Пушкину», — писал Белинский (VII, 219). Он не мог не сказать и о несравненно большем богатстве эмоционального и идейного содержания поэзии Пушкина по сравнению с творчеством Батюшкова. Он находит, что стихи Батюшкова «гармонируют» только с теми из первых произведений Пушкина, которые не проникнуты «глубоким чувством» (1, 167). Сравнивая поэзию Батюшкова и Пушкина во всей совокупности, он восклицает: «Какая же бесконечная разница в объеме, глубокости и значении той и другой поэзии!» (VI, 294).

Эта оценка Белинского ведет нас к другой стороне его «критики» Батюшкова. Белинский с обычной смелостью, без всякой тени преклонения перед признанными корифеями русской поэзии указал на недостатки творчества Батюшкова. По его убеждению, корни этих недостатков лежали в переходности той эпохи, когда Батюшков развернул свою художественную деятельность. «Он весь заключен во мнениях и понятиях своего времени, — писал Белинский в статьях о Пушкине, — а его время было переходом от карамзинского классицизма к пушкинскому романтизму»⁵⁰ (VII, 247). Та же мысль была высказана Белинским еще в «Литературных мечтаниях»: «Сей последний (Батюшков. — Н. Ф.) » (I, 62). В том, что Батюшков был «вполне сын своего времени» (I, 166), и состояла — по убеждению Белинского — решающая причина его слабостей. Ему «недоставало гениальности, чтоб освободиться из-под влияния своей эпохи» (VI, 293). Поэтому «превосходный талант этот был задушен временем» (VII, 248).

со «старой школой», осуществленного русскими романтиками начала 20-х годов.

В связи с этим Белинский указывал на целый ряд недостатков поэзии Батюшкова: на слишком частое обращение Батюшкова к «французской словесности» (I, 166) и его слишком слабое внимание к русской национальной тематике (IV, 423), а также на то, что ограниченность содержания привела Батюшкова к недовоплощенности художественных форм (V, 551). В то же время Белинский считает, что болезнь оборвала деятельность Батюшкова как раз тогда, когда он мог бы преодолеть ограниченность своего творчества под влиянием общего литературного подъема, вызванного появлением Пушкина. «Вероятно, талант Батюшкова в эту эпоху явился бы во всей своей силе, во всем своем блеске», — писал Белинский (VII, 248).

Этот обзор показывает, что Белинский первый сумел дать научную оценку Батюшкова, основанную на историческом подходе к русскому литературному процессу. При всей своей фактической обоснованности, эта оценка не была холодной регистрацией достоинств и недостатков. Восхищаясь творчеством Батюшкова и открывая в нем слабости, Белинский демонстрировал художественные достижения русской литературы и вместе с тем вел борьбу за ее прогрессивное развитие, за ее могучее движение по путям народности и реализма. И мы вправе считать оценку Батюшкова, данную Белинским, яркой иллюстрацией силы его передового, революционного критического метода.

Сноски

⁴⁵ «К. Н. Батюшков в оценке В. Г. Белинского» (сб. «К. Н. Батюшков, Ф. Д. Батюшков, А. И. Куприн». Вологда, 1968, стр. 29—51).

⁴⁶ Курсив мой. — Н. Ф.

⁴⁷ Ср. слова Белинского: «Страстность составляет душу поэзии Батюшкова, а страстное упоение любви — ее пафос» (VII, 231).

⁴⁸ Белинский, напр., подчеркивал, что Батюшков «» (VII, 226).

⁴⁹ См., напр., слова Белинского о Батюшкове: «В нем первом из русских поэтов художественный элемент явился преобладающим элементом» (VII, 224).

⁵⁰ Белинский считал, что «Карамзин... в XIX веке был сыном осьмнадцатого» (I, 67).