|
3
Интерес к творчеству Батюшкова не исчез у русских критиков 40-х годов. Однако в отличие от Белинского они не стремятся дать многосторонний анализ поэзии Батюшкова, а ограничиваются отдельными наблюдениями над его стилем51. Но вслед за Белинским они резко противопоставляют Батюшкова и Жуковского — создателей двух различных типов поэзии. Это противопоставление приобрело наибольшую яркость в замечательной статье Гоголя «В чем же наконец существо русской поэзии и в чем ее особенность» (1846)52. С присущим ему гениальным художественным мастерством Гоголь образно и точно определил общий характер поэзии Батюшкова, обладающей удивительной конкретностью — «прелестью осязаемой существенности»: «В то время, когда Жуковский стоял еще в первой поре своего поэтического развития, отрешая нашу поэзию от земли и существенности и унося ее в область бестелесных видений, другой поэт, Батюшков, как бы нарочно ему в отпор, стал прикреплять ее к земле и телу, выказывая всю очаровательную прелесть осязаемой существенности. Как тот терялся весь в неясном еще для него самого идеальном, так этот весь потонул в роскошной прелести видимого, которое так ясно слышал и так ясно чувствовал». Гоголь утверждал, что Батюшков как бы уравновесил влияние Жуковского, делавшее поэзию мечтательной и туманной, и эти контрастные художественные элементы нашли свой синтез в дальнейшем развитии русской литературы: «Два разнородные поэта внесли вдруг два разнородные начала в нашу поэзию; из двух начал вмиг образовалось третье: явился Пушкин. В нем середина. Ни отвлеченной идеальности первого, ни преизобилья сладострастной роскоши второго».
Эта блестящая, навсегда запоминающаяся характеристика была не столько научно-критической оценкой, сколько великолепным в своей яркой художественности определением эстетического своеобразия поэзии Батюшкова. По всей вероятности, в ней отразилось влияние Белинского. Об этом говорят, в частности, соображения Гоголя о «скульптурной выпуклости» стиха Батюшкова. «Даже и самый стих, начинавший принимать воздушную неопределенность, — писал Гоголь, сравнивая Батюшкова с Жуковским, — исполнился той почти скульптурной выпуклости, какая видна у древних, и той звучащей неги, какая слышна у южных поэтов новой Европы» (ср. уже цитированные нами слова Белинского о «скульптурности» поэзии Батюшкова).
на эту забытую книгу дал Л. Н. Майков. При этом он отметил, что книга «не поступила в продажу и потому ныне весьма редка и малоизвестна»53. Речь шла о напечатанной в 1853 г. монографии рано умершего талантливого ученого, украинского профессора Николая Трофимовича Костыря (1818—1853) — «Батюшков, Жуковский и Пушкин. Русские поэты XIX века (Из лекций эстетической критики русских писателей, читанных в 1851 г. в историко-филологическом факультете), ч. 1». Вся книга, состоявшая из 166 страниц и представлявшая собой первый том обширного, но не осуществленного до конца автором труда, была посвящена Батюшкову54.
Мы не имеем здесь возможности подробно излагать биографию Костыря55. Это был чрезвычайно одаренный профессор сначала Киевского, а затем Харьковского университетов, являвшийся одновременно литературоведом и лингвистом. Незадолго до смерти Костырь, у которого быстро прогрессировал туберкулезный процесс, сопровождавшийся тяжелыми психическими явлениями, уничтожил издание своей книги. Уцелели только отдельные экземпляры, ставшие теперь библиографической редкостью. Книге Костыря сильно вредили туманность и запутанность изложения, идущие от идеалистической философии Гегеля, которую он внимательно изучал. И все же Костырь сделал значительный шаг вперед в изучении поэзии Батюшкова. Характеризуя Батюшкова, Костырь впервые в нашей критике указал на философские корни его творчества. Он подчеркивал, что поэзия Батюшкова выросла на материалистической основе: «В поэзии Батюшкова... — пишет Костырь, — отражается сенсуализм » (стр. 16). Ср. его слова о том, что Батюшков усвоил «философское положение века: есть только натура» (стр. 109). Отсюда у Костыря вытекает и определение сущности творчества Батюшкова. Она, по его мнению, сводится именно к материалистическим моментам: «Две черты характеризуют поэтическую индивидуальность Батюшкова: вечная юность души и земное или постоянное стремление к земному, внешнему, чувственному, которым преимущественно характеризуется юность» (стр. 51). Надо, впрочем, заметить, что Костырь, стоявший на идеалистических позициях, весьма отрицательно относится к материалистической философии XVIII в., называя ее «обманчивой» и «бездушной», отнимающей у человека «метафизический, сверхчувственный мир чистого духа» (стр. 109). Правильно связывая с ней поэзию Батюшкова, Костырь, по сути дела, осуждает эту связь.
С замечательной верностью Костырь, почти не имевший точных датировок стихотворений Батюшкова, разделил его поэзию на два периода — «Эпоху первоначального развития» и «Эпоху противоречия», подчеркнув, что «1812-й год, составляющий точку поворота (Wendepunkt) и в жизни и в поэтическом направлении Батюшкова, служит чертою разграничения между сими эпохами». Усматривая в первой эпохе «господство идиллического мира», связанное со светлым взглядом на жизнь (стр. 109), Костырь утверждает, что в дальнейшем образ этого мира был разрушен «житейскими переворотами», «постепенно раскрывавшимся противоречием идеала с действительностью» (стр. 110 и 123). Это привело поэта к трагическому разочарованию: «усомнившись в прочности человеческих убеждений, усомнившись в житейской действительности, Батюшков впал в печальное безверие в жизнь и человека» (стр. 123). Замечательно, что Костырь возлагает ответственность за этот пагубный для поэта процесс не только на сенсуализм XVIII в., который представляется ему бесперспективным и бездушным, но и на мрачную действительность Александровского времени, отнимавшую возможность преодоления душевного кризиса, на «печальное, безобразное состояние гражданского общества, при которых Батюшков не мог найти в душе своей того мужества, какое необходимо для выдержания внутренней, борьбы, обнаруживающейся в эпоху противоречия» (стр. 158. Курсив мой. — Н. Ф.). Ср. слова Костыря о личности Батюшкова: «ее убила безобразная действительность современной ему жизни » (стр 103. Курсив мой. — Н. Ф.).
Костырь верно отметил, что, несмотря на обозначившиеся у Батюшкова после перелома религиозные устремления, он не стал все же мистическим поэтом. По наблюдению Костыря, «стремление к сверхчувственному миру не развилось, не образовало направления в поэзии Батюшкова; в нем высказалась более душа поэта» (стр. 124). Более того, Костырь считал одной из причин прекращения творческой деятельности Батюшкова то обстоятельство, что поэт, подойдя к порогу мистицизма, не мог переступить через него и вместе с тем потерял цельность своего раннего мировоззрения. «С утратою земного индивидуальность Батюшкова перестала жить в поэзии», — писал Костырь (стр. 165). Ср. его слова о том, что мечта Батюшкова «не обманчивый призрак отвлеченного мира, но живое » (стр. 129).
Анализируя поэзию Батюшкова второго периода, Костырь подчеркнул, что некоторые ее мотивы имели чисто романтический характер. Он справедливо усмотрел у «позднего» Батюшкова «стремление к отдаленному неизвестному миру», «любовь к дикой, первобытной природе» (в качестве примера Костырь приводил вольный перевод Батюшкова из «Чайльд-Гарольда», сопоставляя романтические тенденции этого перевода не только с общим характером поэзии Байрона, но и с произведениями Шатобриана и Бернардена де Сен-Пьера. Стр. 144—145).
Наконец, Костырь дал очень полный для своего времени анализ художественных средств Батюшкова и связал их с сенсуалистическим мировоззрением поэта. Костырь впервые проводит классификацию художественных средств Батюшкова, обнаруживая при этом несомненную тонкость научной мысли. Так, он посвящает особый раздел своей книги «пластицизму чувства» Батюшкова (стр. 52—65). По мнению исследователя, пластицизм этого типа состоит прежде всего в том, что эмоция приобретает предметное воплощение и как бы материализуется («чувство Батюшкова всегда обращено к какому-нибудь действительному предмету и потому всегда имеет определенность или телесную, так сказать, осязаемость», стр. 53). Подобный пластицизм сказывается и в самом развитии чувства, в его постепенном нарастании и затухании, в пленительной эмоциональной плавности («чувство Батюшкова никогда не переходит от одной области предметов к другой, минуя группу, посредствующую между ними, не переносится от одного тона к другому, минуя полутоны, служащие путем постепенного их перехода» (стр. 55; в этом плане Костырь анализирует батюшковское «Выздоровление»). Отводит Костырь специальный раздел и «пластицизму звуков» Батюшкова (стр. 85—94). Этот тип пластицизма выражается в том, что звуки «не только собою образы, но и заменяют их, вызывая в нашем воображении действиями предметов» (стр. 91). По наблюдению Костыря, Батюшков обладает способностью делать каждый звук «мыслящим, знаменательным, образным» (стр. 87). Здесь Костырь дает тонкий и свежий анализ известного морского пейзажа, нарисованного Батюшковым в вольном переводе из «Чайльд-Гарольда» Байрона.
Однако слабость методологии Костыря, строившейся на идеалистической основе, проявилась прежде всего в том, что он вырывал поэзию Батюшкова из историко-литературного процесса и рассматривал ее как изолированное выражение душевного мира автора. Если Белинский с замечательной последовательностью установил место этой поэзии в развитии русского искусства слова, то Костырь почти не коснулся ее связей с творчеством других писателей; даже вопрос о влиянии Батюшкова на Пушкина был затронут им чрезвычайно бегло.
Сноски
51 См. статью А. Никитенко «Батюшков. Из характеристики русских поэтов». — «Одесский альманах на 1840 год». Одесса, 1839, стр. 458—462 (здесь утверждается, что Батюшков «более классик, чем романтик») и замечания о Батюшкове в «Очерке истории русской поэзии» А. Милюкова (СПб., 1847, стр. 136—139). Милюков бездоказательно приписывает влияние на Батюшкова Андре Шенье. Между тем у нас нет абсолютно никаких фактов, говорящих об интересе Батюшкова к его творчеству.
52 См.: Полное собр. соч., т. VIII. М., Изд-во АН СССР, 1952, стр. 379—380.
53 I, XIII
54 См. подробно о Костыре и его труде в нашей статье «Забытая книга о Батюшкове», печатающейся в сборнике в честь 60-летия А. В. Западова (изд. МГУ). См. также об этом в нашей статье «Основные проблемы изучения творчества Батюшкова» («Известия АН СССР», Серия литературы и языка, 1964, т. XXIII, вып. 4, стр. 305—306).
55 Подробные сведения о жизни Н. Т. Костыря даны в изданиях «Биографический словарь профессоров и преподавателей императорского университета св. Владимира (1834—1884)». Киев, 1884 (статья А. И. Линниченко «Костырь Николай Трофимович») и «Историко-филологический факультет Харьковского университета за первые 100 лет его существования (1805—1905)». Харьков, 1908 (статья Н. Ф. Сумцова «Костырь Николай Трофимович»).