|
4
Традиция Белинского в оценке Батюшкова была продолжена революционными демократами, также применявшими к творчеству поэта критерий жизненной правды. У Чернышевского есть только одно высказывание о Батюшкове, и оно тесно связано с мыслями Белинского о «конкретности» образов, созданных поэтом. Полемизируя с Шевыревым в «Очерках гоголевского периода русской литературы», Чернышевский спрашивал: «Как же могло случиться, что в стихе Батюшкова оказалось мало пластичности? Ведь каждому известно, что он в особенности знаменит этим своим качеством»56. Подчеркивая общеизвестность этого качества, Чернышевский, конечно, имел в виду статьи Белинского.
Если Чернышевский только бегло затронул творчество поэта, то высказывания Добролюбова дают нам полное представление о его точке зрения на Батюшкова. В статье «О степени участия народности в развитии русской литературы» (1859) Добролюбов, рассматривая русский историко-литературный процесс конца XVIII — начала XIX в., утверждал, что уже у Карамзина и Жуковского литература, отошедшая от «пиндарической» возвышенности классицизма, «должна была... несколько спуститься к действительности, хотя все еще далеко не достигла ее». В произведениях этих писателей возникла «украшенная природа» — «неудачный суррогат действительности»: они опасались дать действительность «живьем», «боясь оскорбить отвлеченные требования искусства»57. И вот Батюшков отказался от идилличности и «очарованности» Карамзина и Жуковского и гораздо более щедро и правильно стал вводить в свою поэзию элементы жизни, хотя тоже не пошел в этом направлении до конца. «Батюшков, любивший действительную жизнь, как эпикуреец, но тоже боявшийся пустить ее в ход прямо, — писал Добролюбов, — увидел, однако, что наши попытки на создание золотого века из простой жизни никуда не годятся. Он пошел по другой стороне и в своей недолгой литературной деятельности выразил такое умозаключение: «Вы боитесь изображать просто природу и жизнь, чтобы не нарушить требований искусства, смотрите же, я буду вам изображать жизнь и природу на манер древних. Это все-таки будет лучше, чем выдумывать самим вещи, ни на что не похожие. Это, действительно, было лучше, но все-таки было еще плохо, тем более, что у нас почти не было людей, которые могли бы сказать, так ли Батюшков изображает мир и жизнь, как древние, или вовсе непохоже на них»58.
Таким образом, Добролюбов подчеркивает значительный шаг вперед, который сделал Батюшков, по сравнению с Карамзиным и Жуковским, в деле приближения поэзии к жизни, и вместе с тем, подобно Белинскому, отмечает незавершенность его устремлений в мир действительности. При этом он, как и Белинский, видит в творчестве Батюшкова своеобразную подготовку к появлению поэта жизни Пушкина. Охарактеризовав Батюшкова, Добролюбов продолжает: «Пушкин пошел дальше: он в своей поэтической деятельности первый выразил возможность представить, не компрометируя искусства, ту самую жизнь, которая у нас существует, и представить именно так, как она является на деле. В этом заключается великое историческое значение Пушкина»59.
Изучавший русскую сатиру и видевший в ней одну из самых реалистических струй эстетического развития, Добролюбов высоко оценил литературную сатиру Батюшкова. Указывая на то, что Батюшков выступал против «почтенной семьи авторитетов»60, он с радостью встретил опубликование «Певца в Беседе любителей русского слова». По поводу этого факта Добролюбов писал: «В последнее время и библиография переменила свой характер: она обратила свое внимание на явления, важные почему-нибудь в истории литературы...»61
Свои оценки Батюшкова Добролюбов, подобно Белинскому и Чернышевскому, связывал с полемикой против реакционной критики, в особенности против Шевырева. В статье Добролюбова об «Истории русской словесности» Шевырева мы находим резкий иронический выпад против ее автора: «Захотел он в одном из своих сочинений представить портрет Батюшкова, но в то время, когда г. Шевырев принялся рисовать, Батюшков обернулся к нему спиною, и в книге злополучного профессора оказался рисунок, изображающий Батюшкова с затылка!..»62 (речь шла о том, что в книге Шевырева «Поездка в Кирилло-Белозерский монастырь» был помещен портрет душевнобольного Батюшкова, стоявшего у окна спиной к художнику63).
характерное для этой поры обострение классовой борьбы. Так, в своих парижских лекциях о русской литературе С. П. Шевырев, упоминая Батюшкова в числе других авторов, вышедших из дворянской среды, интерпретировал достижения поэта как «доказательство» целесообразности и оправданности существования высших классов. Они «...были все дворяне и по происхождению своему принадлежат, большею частью, к древнейшим родам этого сословия, — писал Шевырев об авторах, связанных с привилегированными кругами. — Так и следовало быть: именитое дворянство русское, пользуясь преимуществами богатства и образования, тем достойно за них воздало отечеству»64. Ультрареакционная сущность этого социологического умозаключения совершенно ясна!
Но наиболее показательны для консервативной линии оценки Батюшкова суждения «позднего» Вяземского. Как известно, начиная с 40-х годов, Вяземский, ожесточенно нападавший на Белинского, чувствовал себя одним из последних представителей уходящей дворянской культуры, «запоздалым гостем другого поколения»65, не имеющим никаких интеллектуальных точек соприкосновения с «новыми людьми». В борьбе с новой культурой Вяземский занимает явно консервативные общественные и эстетические позиции. Желание оберечь и возвеличить ценность дворянской культуры в полной мере сказалось в отношении «позднего» Вяземского к наследию Батюшкова. Вяземский старался использовать его творчество как своеобразный аргумент против новой, демократической культуры. Одна из основных, глубоко реакционных идей «позднего» Вяземского состояла в том, что передовой лагерь напрасно порвал с традициями дворянской культуры и потому русское общество просто не в состоянии понять и оценить ее значение. «В отношении к минувшему зрение наше все более и более тупеет... — утверждал Вяземский. — За каждым шагом нашим вперед оставляем мы за собою пустыню, тьму египетскую да и только»66.
В «египетскую тьму» — по мнению Вяземского — постепенно погружался и Батюшков. Именно об этом шла речь в его единственной статье о Батюшкове67«Воспоминание мест, сражений и путешествий» и «Воспоминание о Петине»68). Очень высоко ставя эти произведения, в которых «все просто и стройно, и все художественно», Вяземский рассматривает их как некий укор «современному» поколению, якобы лишенному художественного вкуса. «Ныне, читая ее, — пишет Вяземский о «находке», — переносишься в другую эпоху, светлую и свежую, с любовью сочувствуешь какому-то другому порядку мыслей, чувствований, изложения, вслушиваешься в другую, когда-то знакомую, но ныне забытую речь, звучную, мягкую, согретую сердечною теплотою и проникающую глубоким нравственным убеждением». Характеризуя достоинства найденных очерков, Вяземский не упускает случая уколоть «новых людей», утверждая, что они забыли Батюшкова и дошли до страшной путаницы эстетических понятий. «Во всяком случае она освежит в памяти читателей имя Батюшкова, почти чуждое мимо идущему поколению, — говорит Вяземский о «находке». — Ныне литературные понятия до такого неимоверного беспорядка смешаны и сбиты, что трудно и невозможно одними рассуждениями и опровержениями ложных правил, ошибочных мнений, надеяться на восстановление истины». Вяземский вводит в статью весьма типичный для его поздней лирики образ Помпеи, символизирующий «погибшую» дворянскую культуру, от которой остались только отдельные прекрасные «предметы», изредка выплывающие из недр забытой эпохи. Он пишет о той же «находке»: «В глазах некоторых будет она без сомнения иметь прелесть какой-нибудь древней художественной безделки, открытой в глубине Помпейской почвы, затопленной бурным и огненным потоком все поглотившей лавы. Это — безделка, но она живая вывеска минувшей эпохи».
Вариант того же образа находим в стихотворении Вяземского «Остафьево», посвященном уцелевшей, сопротивляющейся влиянию времени дворянской усадьбе:
Приветствую тебя, в минувшем молодея,
Давнишних лет приют, души моей Помпея!
Таким образом, суждения «позднего» Вяземского о Батюшкове демонстрируют его политическое направление, его уход с прогрессивных общественных позиций.
56 Н. Г. Чернышевский. Полное собр. соч., т. III. М., 1947, стр. 107.
57 Полное собр. соч., т. I. М.—Л., 1934, стр. 233—234.
58 Там же, стр. 234.
59 Там же. Следует отметить, что Писарев в статье «Пушкин и Белинский» (1865), в отличие от Добролюбова, отвергал точку зрения Белинского на Пушкина и Батюшкова. Отрицая значение деятельности обоих поэтов, Писарев говорил о Белинском: «Он видит что-то органическое и необходимое во всех стихотворных шалостях Батюшкова, Жуковского и Пушкина. Он полагает, что каждый из этих господ имел и исполнил свое особенное назначение, свою специальную миссию в истории развития русской поэзии. В настоящее время такие добродушные мечтания, разумеется, кажутся нам странными и смешными. Мы знаем очень хорошо, что во времена Батюшкова, Жуковского и Пушкина русская мысль спала крепким сном, а русская поэзия представляла собою даже не тепличное растение, а просто картонную декорацию» (Д. И. Писарев.
60 Н. А. Добролюбов. Полное собр. соч., т. II. М.—Л., 1935, стр. 539.
61 См. ту же статью Добролюбова «О степени участия народности в развитии русской литературы» и его статью «Сочинения Пушкина» (Н. А. Добролюбов.
62 Н. А. Добролюбов. Полное собр. соч., т. II, стр. 444.
63 См. указанную книгу С. П. Шевырева, ч. I. М., 1850, стр. 112—113.
64 «Лекции о русской литературе, читанные в Париже в 1862 г. С. П. Шевыревым» («Сборник Отделения русского языка и словесности имп. Академии наук», № 5, т. 33. СПб., 1884, стр. 137).
65 «Остафьево» (1857). Удачная характеристика общественных позиций «позднего» Вяземского дана в книге М. И. Гиллельсона «П. А. Вяземский». Л., «Наука», 1969, стр. 291 и др.
66 П. А. Вяземский. Полное собр. соч., т. VII. СПб., 1882, стр. 157.
67 П. А. Вяземский. Полное собр. соч., т. II. СПб., 1879, стр. 413—417.
68 «Зонненштейн» (1853).
|