Фридман. Поэзия Батюшкова. Глава 5. Часть 2.

2

Анализируя воздействие батюшковской поэзии на Пушкина, нельзя забывать, что многие основные ее элементы сохраняли для него значение на протяжении всего творческого пути. Язык поэзии Батюшкова, формы ее стиха и ее фразеология, позволившие дать «лирическое выражение личности, ее сложных и тонких эмоций, настроений»¹²¹², навсегда вошли в художественный обиход Пушкина, хотя на разных этапах его творческого пути и меняли свою роль и функцию. Что же касается воздействия на Пушкина образной стихии поэзии Батюшкова, то оно являлось в высшей степени разнохарактерным и целиком определялось общей эволюцией творчества Пушкина.

В лицее Пушкин жадно следил за поэтической деятельностью Батюшкова, находившегося в расцвете своих творческих сил. П. Морозов правильно говорит, что он буквально «ловил» «каждое новое произведение» Батюшкова¹²¹³. Приведем в высшей степени любопытный факт, свидетельствующий о том, как быстро усваивал лицеист Пушкин новые стихи Батюшкова и как отдельные выражения из них переходили в его живую речь. В «Летопись жизни и творчества А. С. Пушкина» М. А. Цявловский включил следующее свидетельство лицейского товарища Пушкина: «Горчаков в письме к Е. Н. Пещуровой, рассказывая о «новом виде развлечения» на эту зиму — катании на коньках, употребляет выражение «окрылив ноги железом», «как говорит Пушкин»¹²¹⁴. Это выражение, несомненно, было взято Пушкиным из батюшковской «Песни Гаральда Смелого», что еще не отмечено в науке (см. строки: «Железом я ноги мои окрыляя, // И лань упреждаю по звонкому льду...»). Письмо А. М. Горчакова к Е. Н. Пещуровой датировано 22 ноября 1816 г.¹²¹⁵, а «Песнь Гаральда Смелого» была напечатана в «Вестнике Европы» в августе 1816 г.¹²¹⁶ Таким образом, Пушкин сразу же «подхватил» яркую строчку Батюшкова и сделал ее достоянием своих товарищей-лицеистов.

К Батюшкову Пушкин обратил два своих ранних послания — «Философ резвый и пиит...» 1814 г. и «В пещерах Геликона...» 1815 г. (одно из этих посланий, вероятно первое, он включил впоследствии в план своего неосуществленного издания стихотворений, задуманного в лицее¹²¹⁷). Оба послания интересны в историко-литературном плане как отражение восприятия лицеистом Пушкиным поэзии Батюшкова. Если во втором из них дана только скупая характеристика любовно-эпикурейской тематики Батюшкова («А ты, певец забавы // И друг Пермесских дев», — обращается к нему Пушкин), то в первом — эта характеристика рельефна и развернута. Пушкин называет здесь Батюшкова «счастливым ленивцем», «юным мечтателем» и явно использует образы «Моих пенатов». И в начале, и в конце второго послания Пушкин настаивал на том, что Батюшков обязан повысить свою творческую активность; он должен не «зарывать» свой творческий дар и быть «ленивцем» только в стихах, а не в жизни. Аналогичен ход мысли Пушкина в поэме «Тень Фонвизина» (1815). И тут Батюшков опять-таки в связи с «Моими пенатами» был изображен как поэт-«ленивец». Он «нежился» со своей возлюбленной в «простом шалаше» «на берегу реки». И тут Пушкин старался пробудить творческую активность Батюшкова, который — по словам одного из действующих лиц поэмы — «стоит» Анакреона, Клейста и «несравненного» Парни. При этом в поэме подчеркивалось — и это важно для изучения отношения раннего Пушкина к своему предшественнику, — что Батюшков — лучшая надежда русской литературы. В основу пушкинской «Тени Фонвизина» была положена идейная схема «Видения на берегах Леты» Батюшкова. Но если Батюшков, критически пересматривая в своей сатире образцы современной ему русской литературы, находил достойным бессмертия одного Крылова, то у Пушкина место последнего занял сам Батюшков: именно последний — по мнению Пушкина — должен непрерывно обогащать русскую литературу, чтобы быстро двинуть ее вперед. Поэма Пушкина заканчивается словами Фонвизина, резко противопоставляющими Батюшкова и бездарных эпигонов классицизма:

Когда Хвостов трудиться станет,
А Батюшков спокойно спать,
Наш гений долго не восстанет,
И дело не пойдет на лад.

Это восторженное отношение раннего Пушкина к Батюшкову соответствовало тому огромному влиянию, которое оказал Батюшков на лицейское творчество Пушкина. Целый ряд своих произведений ранний Пушкин строит по образцу известных вещей Батюшкова. «Тень Фонвизина» основана на батюшковской идее справедливого суда над поэтами из «Видения на берегах Леты». «Городок», как показал еще В. П. Гаевский, близок к «Моим пенатам»¹²¹⁸. В «Пирующих студентах» Пушкин, как указал Д. Д. Благой, подражает «Певцу в Беседе любителей русского слова» Батюшкова¹²¹⁹.

жизненного материала юноше Пушкину приходил на помощь предромантик Батюшков, центральным героем лирики которого была свободная от мистики человеческая личность, требующая удовлетворения всех своих потребностей, жадно наслаждающаяся земными радостями. В этом смысле влияние Батюшкова на лицеиста Пушкина было полярно противоположным влиянию Жуковского. У обоих поэтов юный Пушкин учился изображению тонких внутренних переживаний и гармонии стиха, но в то время как Жуковский с его мистическим мировоззрением часто отрывался от жизни и уходил в мир бесплотных таинственных видений, Батюшков, даже стараясь уйти от неприглядной действительности, оставался конкретным, даже его мечта воплощала все обаяние звучащего и красочного материального мира. И Пушкин в лицее, несомненно, предпочитает Батюшкова. При анализе лицейской лирики Пушкина выясняется, что влияние Батюшкова и количественно и качественно перевешивает в ней влияние Жуковского (да и всех других поэтов!). Центральные, наиболее «принципиальные» вещи лицейской лирики окрашены влиянием Батюшкова, а не Жуковского, именно потому, что философия юного Пушкина с ее жизнелюбием и неприязнью к мистике гармонировала с философией Батюшкова, последовательнее всего выразившейся в первом периоде его творчества. Самый мотив юности, «с которой расстаются лишь вместе с жизнью», мощно звучал в лицейской лирике не только потому, что Пушкин был молод, но и — по верному наблюдению Н. П. Верховского — под воздействием «напряженного оптимистического жизнеощущения Батюшкова»¹²²⁰.

Какие же образы Батюшкова использовал Пушкин в лицейской лирике?

С поэзией Батюшкова в лицейской лирике тесно связан образ поэта-мечтателя, удалившегося от света, не желающего иметь дела со знатью и богачами. Этот поэт живет «мечтами окрыленный»¹²²¹, ему сопутствует «мечтанье легкокрыло»¹²²². Указанные образы в конечном счете восходят к батюшковской «Мечте», которую зрелый Пушкин так строго порицал. В «Мечте» поэт тоже летает «на крылиях мечты» (против этих строк Пушкин впоследствии написал «Дурно»¹²²³). Как бы в параллель с «Мечтой» Пушкин создает стихотворение «Мечтатель», а в послании «К сестре» размером «Моих пенатов» по-батюшковски прославляет долю скромного поэта:

Всё тихо в мрачной кельи:
Защелка на дверях,
Молчанье враг веселий,
И скука на часах!
Стул ветхий, необитый,
И шаткая постель,
Сосуд, водой налитый,
Соломенна свирель —
Вот всё, что пред собою
Я вижу, пробужден.
Фантазия, тобою
Одной я награжден,
Тобою пренесенный
К волшебной Иппокрене,
И в келье я блажен.

«кельи» поэта, где стоят «стол ветхий и треногий с изорванным сукном» и «жесткая постель»¹²²⁴, а также использованную Пушкиным строчку «И Амуры на часах!»)¹²²⁵. Вообще огромное количество деталей, связанных с мыслями и бытом независимого поэта, переходит от Батюшкова к Пушкину.

Подобно Батюшкову, ранний Пушкин делает своего поэта-мечтателя пылким любовником. Тема любви в лицейской лирике Пушкина, как и в стихах Батюшкова, воплощает бурное кипение молодости, страстное желание наслаждаться земными радостями. Не только у Батюшкова, но и у раннего Пушкина создается особая «религия любви», противоречащая аскетической морали. Если Батюшков создает своеобразный акафист красавице и заканчивает его словами: «Амур тебя благословил, //А я — как ангел говорил»¹²²⁶, то Пушкин так обращается к «наперснице Венеры», трон которой украсил цветами Купидон:

Презрев Платоновы химеры,
Твоей я святостью спасен,
И стал апостол мудрой веры
Анакреонов и Нинон...¹²²⁷

В любовной лирике лицейского Пушкина находим любимые женские имена Батюшкова — Лила, Хлоя, Делия. Но важнее всего, что самый образ женщины и детали картин наслаждения «земной» любовью даны в лицейской лирике Пушкина прямо по Батюшкову. Некоторые сцены в любовной лирике раннего Пушкина почти совпадают с такими же сценами у Батюшкова. См., например, живое описание женской красоты в пушкинских «картинах» «Фавн и пастушка»:

И трепетная Лила
Все тайны обнажила
Младой красы своей;
И нежна грудь открылась
Лобзаньям ветерка,
И стройная нога
Невольно обнажилась. Ср. в «Моих пенатах» Батюшкова описание спящей Лилы:

И ветер тиховейный
С груди ее лилейной
Сдул дымчатый покров...
. . . . . . . . . . . . . .

Нога, ища прохлады,
Скользит по ложу вниз...

Своеобразной комбинацией батюшковских образов являются строки из пушкинского «Послания к Юдину»:

И ветер сумраков, резвясь,
На снежну грудь прохладой дует,
Играет локоном власов,
И ногу стройную рисует.
Сквозь белоснежный твой покров...

Все эти художественные детали восходят к Батюшкову — «нога», «снежная грудь» и даже «локоны власов», раздуваемые ветром (ср. строчку «Тавриды»: «Летающий Зефир власы твои развеет...»; ср. в элегии «Мой гений»: «Я помню локоны златые //Небрежно вьющихся власов»).

Другой важный круг образов, перешедший от Батюшкова к лицейскому Пушкину и связанный с темой юности, оформляет мотивы наслаждения радостями жизни. Пушкин, подобно Батюшкову, посвящает свои стихи «счастливцам резвым, молодым»¹²²⁸ (ср. у Батюшкова: «прах тут почивает счастливцев молодых»¹²²⁹), проводящим свой век «в беспечности»¹²³⁰ и лени. Рисуя «молодых счастливцев», Пушкин, опять-таки подобно Батюшкову, резко подчеркивает мотив дружбы. Его «счастливцы» образуют тесный «круг... друзей»¹²³¹ и высоко ценят «улыбку дружества»¹²³² (вообще слово «дружество», ставшее заглавием одного из стихотворений Батюшкова, на каждом шагу встречается в лицейской лирике Пушкина). Они вместе предаются «забавам», ловят краткий «миг блаженства»¹²³³ (ср. «быстрый миг забавы» у Батюшкова)¹²³⁴. При этом Пушкин часто использует даже отдельные выражения Батюшкова. В последней строфе «Послания к Галичу» Пушкин говорит:

Поделимся с забавой
Мы веком остальным,
С волшебницею-славой

Это явный отголосок концовки стихотворения Батюшкова «Ложный страх»:

Дружбе дам я час единой,
Вакху час и сну другой.
Остальною ж половиной
Поделюсь, мой друг, с тобой!

Даже «практический процесс» эпикурейства отчасти обставлен у раннего Пушкина деталями, идущими из лирики Батюшкова. Его жизнелюбивые герои лицейских стихотворений, как и эпикурейцы Батюшкова, пьют из «чаши золотой», или «чаши круговой», а иногда из рюмок и стаканов, причем Пушкин использует здесь целые стилистически-интонационные «ходы» Батюшкова. В «Городке» он обращается к адресату послания:

Но, друг мой, если вскоре
Увижусь я с тобой,
То мы уходим горе
За чашей круговой.

Ср. в «Моих пенатах» Батюшкова:

О! дай же ты мне руку,
Товарищ в лени мой,
И мы... потопим скуку
В сей чаше золотой!

В послании «К Пущину» Пушкин восклицает:

Ты любишь звон стаканов
И трубки дым густой...

Ср. у Батюшкова в тех же «Моих пенатах»:

Ты любишь песий нежны

У раннего Пушкина есть и большой круг батюшковских образов, связанных с темой смерти, — «седое время», обижающее человека¹²³⁵ (у Батюшкова за человеком «бежит» «бог времени седой»¹²³⁶), «старая Парка», прядущая «жизни нить»¹²³⁷ (у Батюшкова «парки тощи нить жизни допрядут...»¹²³⁸) и т. п. И очень показательно, что раннему Пушкину оказывается близкой жизнеутверждающая трактовка темы смерти, характерная для довоенного творчества Батюшкова. Тут давал себя знать сверкающий пушкинский оптимизм, ярко выразившийся уже в лицейскую пору. Известный конец «Моих пенатов», в котором Батюшков настаивал на том, чтобы друзья не грустили о его кончине, получает блестящее художественное развитие в лицейской лирике Пушкина. Ее герои хотят уйти из жизни «при стуке полных чаш» и нисколько не страшатся смерти¹²³⁹. Языческая трактовка темы смерти у раннего Пушкина, как и у Батюшкова, связана с изображением любви. Поэт хочет умереть вместе с возлюбленной в момент высшего подъема жизненных сил. Лирический герой Батюшкова встречает смерть «упоенным» любовью¹²⁴⁰, съединив «уста с устами» и «излив» душу «в пламени»¹²⁴¹. В ранней пушкинской лирике герой тоже уходит из жизни «в страстном упоеньи», «с томной сладостью в очах»¹²⁴²:

Склонив уста к пылающим устам,
В объятиях любовниц умирайте...¹²⁴³

О Лида, если б умирали
С блаженства, неги и любви!¹²⁴⁴

Таковы образы любовно-эпикурейских стихотворений Батюшкова, перешедшие в лицейскую лирику Пушкина. Их мифологическое оформление в лицейской лирике также идет от поэзии Батюшкова. И Пушкин и Батюшков часто упоминают Вакха, Амура, Цитеру, лар и пенатов. В «Послании к Юдину» Пушкин почти повторяет строки батюшковского вольного перевода «Тибуллова элегия X»:

О вы, отеческие лары,

Ср. у Батюшкова:

О боги! сей удар вы мимо пронесите,
Вы, лары отчески, от гибели спасите!

Во многом похоже у раннего Пушкина и Батюшкова декоративное «убранство» любовно-эпикурейской лирики. Ее украшают разнообразные растения: розы, лилии, мирты, плющ и т. п. В «Моем завещании» Пушкин вспоминает о днях, «окованных счастливой ленью на ложе маков и лилей», а в послании «Князю А. М. Горчакову» восклицает: «Вновь миртами красавицу венчай...»¹²⁴⁵.

ее воздействие выражается гораздо сильнее. Самая формула перехода к элегической лирике была навеяна Пушкину поэзией Батюшкова. «Уснув меж розами, на тернах я проснулся», — говорит Пушкин в послании «К Шишкову» о смене мотивов наслаждения жизнью меланхолическими медитациями. Ср. у Батюшкова обращение к юности в стихотворении «Совет друзьям»: «Но дай нам жизнью насладиться, // Цветы на тернах находить!». С Батюшковым раннего Пушкина-элегика роднит образ одинокого поэта, не находящего себе места в жизни. К Батюшкову, по-видимому, восходит признание такого поэта в пушкинском послании «Князю А. М. Горчакову»:

Один с тоской явлюсь я гость угрюмый,
Явлюсь на час — и одинок умру.

Ср. в сказке Батюшкова «Странствователь и домосед»:

Везде за трапезой чужою...

В проникнутом грустью лицейском стихотворении Пушкина «Наездники» отразились мотивы «Последней весны» — батюшковского вольного перевода элегии Мильвуа. Батюшков значительно отошел от подлинника и ввел в элегию целый ряд оригинальных образов. И вот, как установила еще Н. М. Элиаш, Пушкин в «Наездниках» «воспользовался всеми изменениями Батюшкова». Так, он «несколько раз упоминает о полях (у Мильвуа нет этой детали), и, судя по форме этого упоминания, можно думать, что поэт делает это сознательно, чтобы внести в свой пейзаж черты, характеризующие русскую природу»¹²⁴⁶. Хотя впоследствии Пушкин оценил «Последнюю весну» совершенно отрицательно¹²⁴⁷, из нее в его стихотворение перешел, например, мотив «забытости» могилы безвременно погибшего юноши.

примечание, свидетельствующее о широкой популярности военных стихотворений Батюшкова: «Кому неизвестны Воспоминания на 1807 год?» (с заглавием «Воспоминания 1807 года» в нескольких изданиях было напечатано батюшковское стихотворение «Воспоминание»¹²⁴⁸, где поэт рассказывал о том, как он был ранен в сражении под Гейльсбергом).

В лицейскую лирику Пушкина переходит целая серия батальных образов Батюшкова. Ранний Пушкин в эпикурейских стихотворениях иногда утверждает, что его не интересует военная слава (он восклицает: «Нейду, нейду за Славой»¹²⁴⁹«нейдет за славы громом»¹²⁵⁰), но это скорее литературная поза, так как его весьма занимают батальные темы. Из лирики Батюшкова к Пушкину, например, переходит образ старого воина, очерченный в «Моих пенатах»¹²⁵¹. Разрабатывая мотивы батальной лирики Батюшкова, Пушкин привлекает ее фразеологию. Например, в «Городке» он говорит о воине:

Летел на встречу славы,
Но встретился с ядром...

«лететь к славе») — из Батюшкова. В послании «К Никите» сказано о рвущемся в бой храбреце:

...с первыми громами.
...¹²⁵²

Самый интересный и важный пример использования ранним Пушкиным военных мотивов лирики Батюшкова дают «Воспоминания в Царском Селе». Как впервые установила Н. М. Элиаш¹²⁵³, в это стихотворение, прочитанное в присутствии Державина на переводном лицейском экзамене, Пушкин ввел образы самой талантливой патриотической вещи Батюшкова — послания «К Дашкову» (эта вещь всегда нравилась Пушкину, и он сопроводил ее одобрительными заметками на полях «Опытов»)¹²⁵⁴«Воспоминаниях в Царском Селе» было вполне закономерным. Как верно отметила Н. М. Элиаш, «не имея личных впечатлений о состоянии Москвы после пожара, Пушкин обратился к тому, кто был очевидцем событий 1812 г.»¹²⁵⁵ В «Воспоминаниях в Царском Селе» прямо по Батюшкову нарисована картина ужасных разрушений, причиненных Москве наполеоновским нашествием. Давно указаны и другие отголоски послания «К Дашкову» в «Воспоминаниях в Царском Селе» (например, у Пушкина — «небо заревом оделося вокруг»; у Батюшкова московские беженцы «взирали на небо рдяное кругом». См. об этом в той же статье Н. М. Элиаш). Но один из подобных отголосков еще не отмечен и особенно существен. Пушкин пишет о «родных» «краях Москвы», где ему в ранней юности были суждены «золотые» «часы беспечности»:

И вы их видели, врагов моей отчизны!
И вас багрила кровь и пламень пожирал!
И в жертву не принес я мщенья вам и жизни;
¹²⁵⁶

Эти строки свидетельствуют о глубочайшем усвоении лицеистом Пушкиным патриотических идей послания «К Дашкову». Пушкин не только использует батюшковские слова («понесу я в жертву мести и жизнь, и к родине любовь»¹²⁵⁷), но и проникает в самую суть послания. Если Батюшков отверг в нем с позиций патриотизма эпикурейские наслаждения, а затем действительно встал в ряды защитников родины, то юный Пушкин, тоже высоко поднимает гражданский пафос над «беспечностью» и жалеет о том, что его возраст не позволил ему практически содействовать разгрому захватнических армий Наполеона. Сходные мысли проходят через многие лицейские стихотворения Пушкина. См. хотя бы строки:

Я видел, как на брань летели ваши строи;
Душой восторженной за братьями спешил.
Почто ж на бранный дол я крови не пролил?¹²⁵⁸

Существует еще одна большая группа лицейских произведений Пушкина, отразивших творческое воздействие Батюшкова. Это — сатирические произведения. Недаром в своем первом послании к Батюшкову Пушкин призывал его продолжать деятельность сатирика и подчас принять «ее свисток».

«К другу стихотворцу» упоминается «тяжелый Бибрус»: так называли С. С. Боброва, близкого по стилю к шишковистам, их враги, в том числе и Батюшков¹²⁵⁹ (см. эпиграмму последнего «Как трудно Бибрусу со славою ужиться!..»). Отражаются у раннего Пушкина мотивы и образы антишишковистского хора Батюшкова — «Певца в Беседе любителей русского слова». В «Городке» Пушкин говорит о плохих вещах, очевидно принадлежащих перу сторонников Шишкова, что это «известные творенья — увы! одним мышам», а в послании «К другу стихотворцу» утверждает, что они «гниют у Глазунова» (т. е. в книжной лавке, где продавались труды шишковистов). Ср. слова из «Певца» Батюшкова о членах «Беседы»: «Их вирши сгнили в кладовых // Иль съедены мышами...». Но самое сильное влияние на ранние сатирические произведения Пушкина оказало, конечно, батюшковское «Видение на берегах Леты». Оно попало в лицейскую тетрадь с потаенными стихами:

И ты, насмешник смелый,

Чей в аде свист веселый

Как в юношески леты
В волнах туманной Леты
Их гуртом потопил...¹²⁶⁰

«Видение» увлекало раннего Пушкина прежде всего потому, что оно поддерживало в нем решимость строго «пересмотреть» и оценить творчество как старых, так и новых поэтов. В поэзии раннего Пушкина на все лады повторялся батюшковский образ реки забвения, в которую должны погрузиться вещи плохих стихотворцев¹²⁶¹«Видения» Пушкин положил в основу своей «Тени Фонвизина». Оба произведения построены на идее нелицеприятного суда над различными явлениям русской литературы; в ней зачеркивается плохое и, напротив, выделяется то, что достойно славы. Вся художественная ткань «Тени Фонвизина» пронизана батюшковскими сатирическими мотивами. Отметим две детали. Пушкин пародирует один из гимнов Державина, написанный тяжелым архаическим слогом, и заставляет «насмешника» Фонвизина сказать о нем:

Что лучше эдаких стихов?
В них смысла сам бы не проникнул
Покойный господин Бобров...

Ссылка на Боброва здесь неслучайна. В батюшковском «Видении» дана длинная пародия на стихи Боброва с их «надутым» слогом. У Пушкина она заменена комическим переиначиванием столь же «темных» стихов Державина.

«Тени Фонвизина» поэт Кропов сочиняет стихи «на стуле ветхом и треногом». Это, разумеется, отголосок «Моих пенатов» Батюшкова.

Как мы говорили, художественный опыт Батюшкова помогал раннему Пушкину выразить стихийно-материалистические тенденции своего мировоззрения. Однако в этом мировоззрении уже были моменты, которые позволили раннему Пушкину в целом ряде отношений намного опередить Батюшкова. Уже вольнолюбие раннего Пушкина приобретает в отличие от вольнолюбия Батюшкова ярко выраженный политический характер (см. его послание «Лицинию» 1815 г.). Но важнее всего то, что уже в лицейских стихах Пушкин обнаруживает гораздо более сильное, чем Батюшков, тяготение к реальной жизни; это предвосхищает зрелое творчество великого «поэта действительности». Юный Пушкин создает картины, целиком находящиеся в сфере реальной жизни, чего еще не было в стихотворениях Батюшкова. Такие картины находим, например, в «Городке», построенном по образцу «Моих пенатов», и в литературно-полемических произведениях лицейского Пушкина (в «Тени Фонвизина» в чисто бытовой манере дан портрет престарелого Державина).

Итак, Пушкин очень широко и разносторонне использовал в лицейскую пору художественный опыт Батюшкова, но уже в это время реалистические тенденции позволили ему в значительной мере преодолеть условность и литературность поэзии своего предшественника.

Сноски

¹²¹² В. В. Виноградов.

¹²¹³ П. Морозов. Пушкин и Батюшков. (Пушкин. Собр. соч., т. I. СПб., изд. Брокгауза — Ефрона, 1907, стр. 148).

¹²¹⁴ М. А. Цявловский.

¹²¹⁵ «Красный архив», т. 6 (79), 1936, стр. 197. [М. К. Светлова]. Лицейские письма А. М. Горчакова 1814—1818 гг.

¹²¹⁶ Ч. LXXXVIII, № 16, стр. 257—258 (см. Б., 499).

¹²¹⁷ В плане дано только название «К Батюшкову» («Рукою Пушкина». М.—Л., Academia, 1935, стр. 225).

¹²¹⁸ «Современник», 1863, т. XCVII, стр. 353—360.

¹²¹⁹ Б., 587.

¹²²⁰ Н. П. Верховский. Батюшков. — «История русской литературы», т. V. М.—Л., Изд-во АН СССР, 1941, стр. 417.

¹²²¹ «К сестре».

¹²²² «Городок».

¹²²³ XII, 269.

¹²²⁴ «Мои пенаты». «Стул об трех ногах» упоминается Пушкиным в поэме «Монах» (курсив мой. — Н. Ф.).

¹²²⁵ «Ложный страх». Эта строчка была в свою очередь взята Батюшковым из стихотворения М. Н. Муравьева «Богине Невы», что и отметил впоследствии Пушкин (XII, 277).

¹²²⁶ «К Маше».

¹²²⁷ «Послание Лиде».

¹²²⁸ «Стансы».

¹²²⁹ «Мои пенаты».

¹²³⁰ «К Каверину».

¹²³¹ «Пирующие студенты».

¹²³² «Послание к Юдину» и др.

¹²³³ «Блаженство» и др.

¹²³⁴ «Мои пенаты».

¹²³⁵ «Лаиса Венере, посвящая ей свое зеркало».

¹²³⁶ «Мои пенаты».

¹²³⁷ «Опытность».

¹²³⁸ «Мои пенаты».

¹²³⁹ См. «К Пущину», «Мечтатель», «Кривцову».

¹²⁴⁰ «Ответ Гнедичу».

¹²⁴¹ «Элизий».

¹²⁴² «Князю А. М. Горчакову».

¹²⁴³ «Любовь одна — веселье жизни хладной...»

¹²⁴⁴ «Письмо к Лиде».

¹²⁴⁵ «Гроб Анакреона», «Фиал Анакреона».

¹²⁴⁶ Н. М. Элиаш. К вопросу о влиянии Батюшкова на Пушкина. — «Пушкин и его современники», вып. XIX—XX. Пг., 1914, стр. 24.

¹²⁴⁷ XII, 263.

¹²⁴⁸ См., напр., изданное Жуковским «Собрание русских стихотворений», 1811, ч. V, стр. 272—275.

¹²⁴⁹ «Мечтатель».

¹²⁵⁰ «Послание к Н. И. Гнедичу».

¹²⁵¹ См. «Городок». В пушкинском стихотворении «На возвращение государя императора из Парижа в 1815 году» говорится о «старце» — воине и его юных товарищах: «И стан, и ратный строй, и дальний бор с холмом // На прахе начертит он медленно пред ними». Это отголосок «Тибулловой элегии X» Батюшкова, где «древний воин» «» (курсив мой. — Н. Ф.).

¹²⁵² Курсив мой. —Н. Ф.

¹²⁵³ Н. М. Элиаш. К вопросу о влиянии Батюшкова на Пушкина», стр. 1—3.

¹²⁵⁴

¹²⁵⁵ Н. М. Элиаш. К вопросу о влиянии Батюшкова на Пушкина, стр. 2.

¹²⁵⁶ Курсив мой. — Н. Ф.

¹²⁵⁷ Курсив мой. — Н. Ф.

¹²⁵⁸ «На возвращение государя императора из Парижа в 1815 году».

¹²⁵⁹ См. об этом II, 537.

¹²⁶⁰   «Городок».

¹²⁶¹ См., напр., «Усы».