Дашков Д. В. Письмо к неизвестному лицу, осень 1828 г. // Батюшков К. Н. Сочинения: В 3 т. — СПб.: П. Н. Батюшков, 1885—1887.
Т. 1. — 1887. — С. 332—333 (1-й паг.).
Д. В. Дашковъ къ неизвѣстному лицу.
(Осень 1828 г.).
Вчера я видѣлъ Батюшкова. Не могу описать тебѣ того ужаснаго впечатлѣнія, которое произвелъ во мнѣ искаженный болѣзнію смотрѣлъ я на него сквозь воротную щель: онъ сидѣлъ посреди маленькаго своего дворика неподвижно, временемъ улыбаясь, но такъ странно, что сердце содрогалось. Лѣкарь его Дидрихъ, предобродушный Нѣмецъ, не рѣшился пустить меня повидаться съ нимъ; говоритъ, что теперь находится онъ въ раздраженномъ состояніи. Съ начала путешествія былъ очень покоенъ, часто смотрѣлъ на солнце и досадовалъ, когда облака закрывали его. Съ синяго, безоблачнаго неба не сводилъ глазъ и повторялъ ежеминутно: „Patria di Dante, patria d’Ariosto, patria del Tasso, o cara patria mia, son pittore anche io!“ Когда проѣзжали мимо какого-нибудь развѣсистаго дерева, онъ просилъ чтобы пустили его отдохнуть подъ тѣнію его: „Hier will ich schlafen, ewig schlafen“. При перемѣнѣ лошадей онъ безпрестанно понуждалъ, чтобы ѣе запрягали, и не иначе называлъ коляску, какъ колесницею, воображая, что поднимается на небо, говоря: „Dahin, dahin, dort ist mein Vaterland!“ Едва только въѣхали въ пограничную заставу, онъ тотчасъ попросилъ чернаго хлѣба у казаковъ, тутъ стоявшихъ, взялъ ломоть, отломилъ два куска, одинъ далъ Дидриху, другой взялъ себѣ, перекрестилъ оба, съѣлъ свой и заставилъ съѣсть лѣкаря, остальное бросилъ. Но съ этой поры очень былъ безпокоенъ, бранился и дрался, такъ что нѣсколько станцій принуждены были везти его въ рубашкѣ съ длинными рукавами. Возненавидѣлъ Дидриха, который долженъ былъ уже ѣхать въ особой ѣ. Дотащили его сюда кой-какъ, съ большимъ трудомъ. Онъ знаетъ, что находится въ Москвѣ, но безпрестанно велитъ запрягать, ибо все хочетъ ѣхать. Лучше нельзя было сыскать человѣка, какъ этотъ Дидрихъ: предобрѣйшій человѣкъ, ангельское терпѣніе и знаетъ свое дѣло. Онъ былъ у меня раза два и многое разсказывалъ о Батюшковѣ: онъ любитъ его, а за это не заплатишь деньгами. Между прочимъ сказывалъ онъ, что въ Sonnenstein Батюшковъ любилъ рисовать: нарисовалъ нѣсколько собственныхъ своихъ портретовъ въ зеркало и одинъ весьма похожій, который теперь у сестры его; рисовалъ Тасса въ разныхъ видахъ, а по большей части въ темницѣ за рѣшеткой съ ѣнкомъ на головѣ. Нарисовалъ на стѣнѣ голову Христа углемъ и часто оной молился. Вылѣпилъ также изъ воску Христа, Тасса и отца своего, и Дидрихъ говоритъ, что очень не дурно. Выѣхавши изъ Sonnenstein, вспомнилъ мать: вышелъ изъ коляски, бросился на траву и горько рыдалъ крича: „Маминька, маминька!“ Потомъ, указавъ на сердце, сказалъ: „Тутъ болитъ“. Дидрихъ, не зная по русски, запомнилъ всѣ русскія слова его.
Къ этому несчастному Батюшкову столько приковано воспоминаній, что я не могъ довольно наглядѣться на него, не могъ довольно наплакаться объ немъ. Если бѣдный Сережа нашъ долженъ былъ въ такомъ же быть положеніи, то нельзя не благодарить Бога, что Онъ взялъ его къ Себѣ, туда, гдѣ нѣсть печаль, ни воздыханіе. Страшно желать кому-нибудь смерти, а ѣмъ болѣе человѣку, котораго душою любишь, съ которымъ вмѣстѣ проводилъ лучшіе дни своей жизни, а между тѣмъ — лучше смерть, нежели то состояніе, въ которомъ находится Батюшковъ; но что всего ужаснѣе: Дидрихъ говоритъ (и это между нами), что сестра его также наклонна къ сему состоянію, и что онъ замѣтилъ нѣкоторые признаки. Сохрани ее, Боже!
Я все еще не уѣхалъ, любезнѣйшій другъ. Хлопотъ полонъ ротъ. Надѣюсь нѣтъ, и мы начинаемъ безпокоиться. Вотъ письмо къ нему и отъ Пушкиной.
Добрый Журавль-Вигель, узнавъ, что мнѣ перемѣнить мѣсто, далъ знать графу Воронцову, что есть Арзамасецъ свободный, котораго бы завербовать не худо было. А тотъ и пришли представленіе къ Закревскому объ опредѣленіи меня Бессарабскимъ губернаторомъ: ѣсто равное моему настоящему, и командиръ, какого лучше желать не возможно; но обстоятельства мои таковы, что теперь не могу воспользоваться этимъ лестнымъ, и черезъ-чуръ лестнымъ, предложеніемъ. По нездоровью жены и моей малютки, также по нѣкоторымъ другимъ дѣламъМосквѣ или Петербургѣ и отнюдь не забиваться въ даль. Богъ милостивъ! Надѣюсьсъѣстъ. Покамѣсть въ отставку, а тамъ увидимъ. Пиши ко мнѣ; нѣтъ ли писемъ отъ Александра?