Батюшков — Оленину А. Н., февраль 1819.

Батюшков К. Н. Письмо Оленину А. Н., февраль 1819 г. Рим // Батюшков К. Н. Сочинения: В 3 т. — СПб.: П. Н. Батюшков, 1885—1887.

Т. 3. — 1886. — С. 539—544.

CCLXXVII.

А. Н. Оленину.

——

Февраль 1819 г. Римъ.

Не требуйте отъ меня описанія моего путешествія, еще менѣе описанія Рима. Около двухъ недѣль, какъ я здѣсь, почтеннѣйшій Алексѣй Николаевичъ, но на силу могу собраться написать къ вамъ нѣсколько строкъ. Сперва бродилъ, какъ угорѣлый: ѣшилъ все увидѣть, все проглотить, ибо полагалъ, что пробуду немного дней. Но лихорадкѣ угодно было остановить меня, и я остался еще на недѣлю. Въ три недѣли что можно здѣсь осмотрѣть? Назначаю мѣста для будущаго пріѣзда. Сочиняю планъ на мѣстѣ и, когда будетъ угодно судьбѣ привести меня сюда въ другой или третій разъ, что-нибудь напишу, не говорю — достойное Рима или васъ, но несовершенно меня недостойное. Хвалить древность, восхищаться св. Петромъ, ругать и злословить Италіянцевъ такъ легко, что даже и совѣстноРимѣ, одинъ взглядъ на Форумъ, въ который я по уши влюбился, заплатятъ съ избыткомъ за всѣ безпокойства долгаго пути. Я всегда чувствовалъ мое невѣжество, всегда имѣлъ внутреннее сознаніе моихъ малыхъ способностей, дурнаго воспитанія, слабыхъ познаній, но здѣсь ужаснулся. Одинъ Римъ можетъ вылѣчить на вѣки отъ суетности самолюбія. Римъ — книга: кто прочитаетъ ее? Римъ похожъ на сіи гіероглифы, которыми исписаны его обелиски: можно угадать нѣчто, всего не прочитаешь. Простите мнѣ это маленькое предисловіе: безъ него нельзя было отвѣчать на задачи ваши.

ѣлся съ художниками. Доложите графу Николаю Петровичу, что вручилъ его письмо Кановѣ и поклонился статуѣ Мира въ его мастерской. Она — ея лучшее украшеніе. Долго я говорилъ съ Кановою о графѣ Румянцовѣ, и мы оба отъ чистаго сердца пожелали ему долгоденствія и благоденствія. Воспитанникъ его подаетъ хорошую надежду; онъ, по словамъ Кипренскаго, очень трудится, рисуетъ безпрестанно и желаетъ заплатить успѣхами дань должной признательности почтенному покровителю. Другіе воспитанники Академіи ведутъ себя отлично хорошо и меня, кажется, полюбили. Я ласкаю ихъ, первое — потому, что они соотечественники, а второе — потому, что люблю художества и васъ. Щедрину заказываю картину: видъ съ паперти Жана Латранскаго. Если ему удастся что-нибудь сдѣлать хорошее, то это дастъ ему нѣкоторую извѣстность въ Римѣ, особенно между Русскими, а меня нѣсколько червонцевъ не разорятъ. Съ княземъ Гагаринымъ я говорилъ о нихъ: разсуждалъ и такъ, и этакъ. Скажу вамъ рѣшительно, что плата, имъ положенная, такъ мала, такъ ничтожна, что едва они могутъ содержать себя на приличной ѣ. Здѣсь лакей, камердинеръ получаетъ болѣе. Художникъ не долженъ быть въ изобиліи, но и нищета ему опасна. Имъ не на что купить гипсу и не чѣмъ платить за натуру и модели. Дороговизна ужасная! Англичане наводнили Тоскану, Римъ и Неаполь; въ послѣднемъ еще дороже. Но и здѣсь втрое дороже нашего, если живешь въ трактирѣ, а домомъ едва ли не въ полтора или два раза. Кипренскій вамъ это засвидѣтельствуетъ. Число четырехъ пенсіонеръ столь мало, что нельзя и ожидать Академіи великихъ успѣховъ отъ четырехъ молодыхъ людей. Болѣзни, обстоятельства, тысяча причинъ могутъ совратить ихъ съ пути или похитить отъ художествъ. Что я, говорю, есть сущая правда. Желательно имѣть болѣе Римѣ. Изъ десяти два, три могутъ удасться. Россія имѣетъ нужду въ хорошихъ артистахъ, нужду необходимую, особенно въ архитекторахъ, и я отъ чистаго сердца желаю, чтобы казна не пожалѣла денегъ. За ними нуженъ присмотръ; имъ нуженъ наставникъ, путеводитель. Если бы вы отрядили профессора, человѣка опытнаго, строгихъ нравовъ, хотя и не весьма искуснаго въ художествѣ, что нужды? Министерство ими занимается въ важныхъ случаяхъ; оно имъ покровительствуетъ, но присмотра не имѣетъ, ибо это не дѣло онаго. При наставникѣ поведеніе будетъ правильнѣе. Отъ большаго сотоварищества родится соревнованіе, лучшая пружина трудолюбія и успѣховъимѣли только домъ, кельи для ночлегу и хорошія мастерскія, присмотръ, пищу и эту беззаботливость, первое условіе артиста съ музою или музы съ артистомъ. Впрочемъ, я говорю то, что чувствую, что видѣлъ на мѣстѣ: издали все кажется иначе. Исполнилъ мой долгъ, увѣдомилъ васъ о томъ, что здѣсь каждому извѣстно. Вы лучше знаете, что возможно и чего нельзя сдѣлать. Моего письма никому не сообщайте, ибо я пишу только для васъ, съ обыкновеннымъ чистосердечіемъ и такъ, какъ мысли приходятъ въ голову. Италинскому вручилъ вашу книгу и письмо. Онъ самъ отвѣчать будетъ. Старецъ почтенный и добрый, уваженный всѣми. Онъ знаетъ Италію, какъ «Отче нашъ», но можно ли его обременить новымъ учрежденіемъ — не знаю. Если бы вздумалось что-нибудь основать въ Римѣ, то лучшее средство отправить чиновника изъ Петербурга съ хорошею инструкціею, сообразной съ французскою; ѣны можно сдѣлать на мѣстѣ. Учредя домъ и все нужное для принятія десяти (или болѣе) пенсіонеровъ, чиновникъ сей могъ бы ихъ ожидать въ Римѣ. Еще повторю: нуженъ добрый, заслуженный профессоръ, который бы умѣлъ постигнуть вполнѣ свою обязанность и наставленія ваши. Во Флоренціи есть слѣпки со всего музея, и мнѣ обѣщали доставить реестръ цѣнамъ и статуямъ, который сообщу вамъ. Англійскій дворъ и французскій, съ позволенія герцога Тосканскаго, взяли сіи слѣпки Здѣсь я видѣлъ собраніе египетскихъ статуй для двора баварскаго: по совѣсти, онѣ жалки, и учиться надъ ними нечего. Могутъ быть интересны для антикварій или для исторіи искусства, но для художника — ни мало. Формы варварскія! При избыткѣ другихъ статуй можно пожелать имѣть и сіи. Впрочемъ, не много пользы. Объ Аристидовой статуѣ дамъ отвѣтъ изъ Неаполя, также о древнемъ оружіи, въ Помпеѣ и Геркуланумѣ найденномъ, то-есть, объ рисункахъ оружія. Всѣ другія порученія касательно художествъ исполню со временемъ. ѣйшее кончилъ.

Забылъ сказать нѣсколько словъ о Кипренскомъ и Матвѣевѣ. Первый еще не писалъ Аполлона и едва ли писать его станетъ, развѣ изъ упрямства. Но онъ дѣлаетъ честь Россіи поведеніемъ и кистію: въ немъ-то надежда наша! Матвѣевъ заслуживаетъ наше уваженіе. Онъ человѣкъ старый и хворый, но въ картинахъ его есть живость и огонь древняго Адама. Сорокъ лѣтъ прожилъ онъ въ Римѣ и никакого понятія о Россіи не имѣетъКитаѣ, но за то набилъ руку и пишетъ водопады тивольскіе часто мастерски. На все есть время: его слава здѣсь полиняла. Я безъ предразсудковъ и любуюсь его картинами: въ нихъ много хорошаго. Слава Богу, что Русскій человѣкъ такъ пишетъ! Слава Богу, что онъ заслужилъ вниманіе всѣхъ просвѣщенныхъ путешественниковъ и не умеръ съ голоду въ негостепріимной Италіи. Ему, говорятъ, назначенъ пенсіонъ государемъ. Душевно этому радуюсь, ибо Матвѣевъ скоро будетъ не въ состояніи снискивать пропитаніе трудами. Торвальдсенъ гремитъ въ Римѣ. Его Меркурій прелестенъ. Каммучини пишетъ прекрасные портреты (не всегда) и всегда сѣрыя картины, но за то рисуетъ, какъ Егоровъ (и получше его), иногда сочиняетъ умно и съ живостію, достойной Римлянина. Basta! Ни слова больше объ искусствахъ! Не мнѣ судить о нихъ; умничать — не мое уже дѣло. Скажу вамъ только, что здѣсь Всѣ Нѣмцы одѣлись Рафаэлами: отпустили себѣ волосы и надѣли черныя бархатныя шапки, черное полукафтанье и сандаліе. На Рафаэла не похожи, а съ головы на маймистовъ, что всего хуже; рисовать не умѣютъ, ибо въ Германіи рисовать порядочно не учатъ. Подражаютъ здѣсь Гольбейну и Перужини, а въ скульптурѣ и архитектурѣ — среднимъ вѣкамъ. Зачѣмъ же было ѣхать платьѣ, съ свиткомъ пергамена въ рукахъ. Иные изъ нихъ имѣютъ истинный талантъ и очень трудолюбивы; сіи послѣдніе ходятъ просто, какъ мы грѣшные. Но я сію минуту видѣлъ картины двухъ нѣмецкихъ художниковъ: повѣсть Іосифа, и примирился съ ними. Прекрасно! Кончу мое мараніе. Вы видите, что я, не глядя на развлеченіе и болѣзнь, отпѣлъ вамъ все, что было на сердцѣ. Богъ ѣсть, за что я прослылъ у васъ человѣкомъ неисправнымъ. Въ отечествѣ никто пророкомъ не бывалъ. Къ Катеринѣ Ѳедоровнѣ писалъ, еще буду писать по пріѣздѣ въ Неаполь. Всѣмъ знакомымъ усердно кланяюсь и цѣлую ручки у Лизаветы Марковны. Всему дому и Алексѣю Алексѣевичу бью челомъ. Гг. Крылову, Ермолаеву и Гнѣдичу усердное почтеніе. Послѣдній, надѣюсьмнѣ русскихъ книгъ и новостей, г. президентъ Библіотеки, и скажите Сергѣю Семеновичу и Тургеневу, что я ихъ задушу письмами изъ отечества Тассова. Простите!

Здѣсь великій князь, ласковый къ Русскимъ, и котораго мы любимъ болѣе здѣшняго солнца. Спѣшу поздравить его и министра съ карнаваломъ, который начался дождемъ и кончится дракою и шумомъ. Мы здѣсь ходимъ посреди развалинъ и на развалинахъ. Самый карнавалъ есть развалина сатурналій. Но эти праздники такъ мнѣ надоѣли отъ самой Венеціи, что я желалъ бы видѣть будни e l’alma tranquillita. Она у васъ вполнѣ въ Петербургѣ; пользуйтесь ею и не завидуйте нашему климату и чудесамъ искусства. ѣсь зло ходитъ объ руку съ добромъ. Здѣсь все состарилось: и умъ, и сердце и душа человѣческая. Но я не устану здѣсь васъ любить и почитать. Слышу выстрѣлы во всѣхъ Здѣсь болѣе шуму, но не болѣе веселья для иностранцевъ. Но ѣсь Колисей, который мнѣ и во снѣ

Великій князь заказываетъ картины Щедрину и работу Крылову и Гальбергу: это имъ по сердцу. Кипренскій подноситъ ему голову ангела, прелестную по истинѣ, лучшее его произведеніе!

Примечания