Батюшков — Муравьевой Е. Ф., август 1815.

Батюшков К. Н. Письмо Муравьевой Е. Ф., август 1815 г. Каменец // Батюшков К. Н. Сочинения: В 3 т. — СПб.: П. Н. Батюшков, 1885—1887.

Т. 3. — 1886. — С. 335—338.

CLIII.

Е. Ѳ. Муравьевой.

——

Августъ 1815 г. Каменецъ.

Безпокойствіе ваше о Никитѣ совершенно несправедливо, любезная тетушка (я отвѣчаю вамъ на письмо ваше отъ 14-го іюля); нельзя изчислить всѣхъ случаевъ, которые могли помѣшать ему писать или тѣмъСмѣю надѣяться, что грусть ваша разсѣялась, что вы уже получили письма отъ брата. Но онъ самъ груститъ! Я такъ этому радуюсь. Онъ слишкомъ благородно чувствуетъ, чтобы не скучать въ бездѣйствіи: это — первое, а второе — шумъ военный часто оставляетъ пустоту въ сердцѣ и въ головѣ; дурное общество, для котораго онъ не созданъ: это — не его стихія; тысячи, мелкихъ неудовольствій и, что всего хуже, праздность совершенная послѣ величайшихъ трудовъ, вотъ что причиняетъ его скуку. Всякій немного образованный человѣкъ испыталъ ее въ арміи. Заниматься ему науками не возможно: для этого нуженъ покой и тишина. Что же дѣлать? Грустить о своей маменькѣ. Это очень натурально. А вы за то, милая тетушка, ведите себя благоразумно и сохраните для радостнаго свиданія съ добрымъ моимъ братомъ хоть искру здоровья, сего здоровья, которое и для него столько драгоцѣнноутѣшеніе. Надѣюсь, что первый курьеръ будетъ краснорѣчивѣе моего и утѣшитъ васъ совершенно. Теперь бури военныя миновались. Ѳемистоклъ-Наполеонъ превратился въ Филоктета-Наполеона и окончитъ дни свои далеко отъ нашихъ европейскихъ столицъ. Пора желать мира и спокойствія, и возвращенія милаго брата. Былъ ли онъ въ Парижѣ? Ничего не пишетъ, и я ему этого не прощу.

Теперь и у меня до васъ просьба, любезная тетушка. Я писалъ къ Оленину, писалъ къ вамъ о переводѣ въ гвардію: ни слова на это. Дѣло въ томъ теперь, что я не буду ожидать сей великой милости и оставлю службу, которая, какъ мнѣ кажется, безъ меня обойдется. Цѣлый болѣе года. Это ожиданіе стоило мнѣ тысячъ пять денегъ, лихорадки и тысячи четыре верстъ, которыя я проскакалъ по пустому. Не утѣшусь никогда и впередъ не стану слушать совѣтовъ: сердце предчувствовало, что я дѣлаю глупость. Теперь послѣдній исполняю долгъ и пишу къ Раевскому. Кажется, письмо довольно учтиво и довольно сильно. Прочитавъ его и запечатавъ и не говоря ни слова никому, прикажите его отослать къ женѣ его, если она въ Петербургѣ, и отдать отъ моего имени; если ея тамъ нѣтъ, то черезъ князя Лобанова послать туда, гдѣ вѣрною рукою. Вотъ въ чемъ моя просьба, любезная тетушка. Не понимаю, почему Алексѣй Николаевичъ мнѣ ни слова не отвѣчаетъ. Если самому нѣтъ времени, то онъ могъ бы васъ попросить. Къ несчастію, я узнаю по опыту, что у людей память въ ушахъ: надобно кричать о себѣ безпрестанно, тогда только вспомнятъ. Этотъ годъ меня многому научилъ и много открылъ. Горестная опытность и сладкая въ одно и то же время! Я испыталъ, что вы меня любите, любезная, почтенная тетушка, и это одно награждаетъ меня за столько и столько непріятностей.

Я все еще не имѣю отъ васъ ни строки прямо изъ Петербурга, а вотъ два мѣсяца, что я здѣсь. Всѣ нѣтъ писемъ; слѣдственно, они не доходятъ Теперь не спрашивайте, что я здѣсь дѣлаю. Право, трудно и отвѣчать. По утру занимаюсь бумагами, а въ вечеру просиживаю у Сенъ-При, кроткаго и любезнаго человѣка. Говоримъ о словесности, о томъ, о семъ. Вотъ и все тутъ. И ему, кажется. не очень весело. Въ Каменцѣ, можетъ быть, я еще проживу мѣсяца три или четыре. Если говорить по совѣсти, то я никуда не желаю. Не всѣ ли мѣста равны? И огорченія, которыя я ѣлъ снова въ деревнѣ, заставляютъ меня любить Каменецъ, въ которомъ я трачу мою жизнь, молодость и убиваю послѣднюю искру честолюбія. Пусть это все остается между нами; передъ вами я ничего впередъ скрывать не буду. Я желалъ бы сдѣлаться достойнымъ вашего снисхожденія и дружества, которыя я чувствую всѣмъ сердцемъ, всею душою. Сашеньку обнимаю сто разъ. Николаю Ивановичу мое усерднѣйшее почтеніе, я къ нему буду писать немедленно. Благодарю за письмо Жуковскаго: и къ нему писать буду. Вамъ преданный Константинъ Батюшковъ.

Примечания