Константин Батюшков: Батюшков — Жуковскому В. А., 3 ноября 1814.

Батюшков К. Н. Письмо Жуковскому В. А., 3 ноября [1814 г. Петербург] // Батюшков К. Н. Сочинения: В 3 т. — СПб.: П. Н. Батюшков, 1885—1887.

Я часто сбирался писать къ тебѣ, мой милый другъ, и до сихъ поръ не знаю, что могло помѣшать. Къ несчастію моему, я уже давно въ Петербургѣ. Къ несчастію!... Развѣ ты не знаешь, что мнѣ не посидится на мѣстѣсдѣлался совершеннымъ Калмыкомъ съ нѣкотораго времени, и что пріятелю твоему нуженъ осѣдлокъ, какъ говоритъ Шишковъ, пристанище, гдѣ онъ могъ бы собраться съ духомъ и силами душевными и тѣлесными, могъ бы дышать свободнѣе въ кругу такихъ людей, какъ ты, напримѣръ? И много ли мнѣ надобно? Цвѣты и убѣжище, какъ говоритъ терзатель Делиля, нашъ злой и добрый духъ, который прогуливается на землѣ въ ѣ Воейкова. Къ несчастію, ни цвѣтовъ, ни убѣжища! Однѣ заботы житейскія и горести душевныя, которыя лишаютъ меня всѣхъ силъ душевныхъ и способовъ быть полезнымъ себѣ и другимъ. Какъ мы перемѣнились съ онаго счастливаго времени, когда у Дѣвичьяго монастыря ты жилъ съ музами въ сладкой бесѣдѣ! Не знаю, былъ ли тогда счастливъ, но я думаю, что это время моей жизни было счастливѣйшее: ни заботъ, ни попеченій, ни предвидѣнія! Всегда съ удовольствіемъ живѣйшимъ вѣка мы прожили съ того благополучнаго времени. Я самъ крутился въ вихрѣ военномъ и, какъ слабое насѣкомое, какъ бабочка, утратилъ мои крылья. До Парижа я шелъ съ арміей, въ Лейпцигѣ потерялъ добраго Петина. Ты будешь всегда помнить этого молодаго человѣка: рѣдкая душа — и такъ рано погибнуть! Въ Парижъ я вошелъ съ мечемъ въ рукѣ. Славная минута! Она стоитъ цѣлой жизни. Два мѣсяца я кружился въ вихрѣ парижскомъ; но ѣришь ли? Посреди чудеснаго города, среди разсѣянія я былъ такъ грустенъ иногда, такъ недоволенъ собою — отъ усталости, конечно. Изъ Парижа въ Лондонъ, изъ Лондона въ Готенбургъ, въ Стокгольмъ. Тамъ нашелъ Блудова; съ нимъ въ Або и въ Петербургъ. Вотъ моя Одиссея, по истинѣ Одиссея! Мы подобны теперь Гомеровымъ воинамъ, разсѣяннымъ по лицу земному. Каждаго изъ насъ гонитъ какой-нибудь мститель-богъ: кого Марсъ, кого Аполлонъ, кого Венера, кого Фуріи, а меня — Скука. Самое маленькое дарованіе мое, которымъ подарила меня судьба, конечно — въ гнѣвѣ своемъ, сдѣлалось моимъ мучителемъ. Я вижу его безполезность для общества и для себя. Что въ немъ, мой милый другъ, и чѣмъ замѣню утраченное время? Дай мнѣ совѣтъ, научи меня, наставь меня: у тебя доброе сердце, умъ просвѣщенный; будь же моимъ вожатымъ! Скажи мнѣ, къ чему прибѣгнуть, ѣмъ занять пустоту душевную; скажи мнѣ, какъ могу быть полезенъ обществу, себѣ, друзьямъ! Я оставляю службу по многимъ важнымъ для меня причинамъ и не останусь въ Петербургѣ. Къ гражданской службѣ я не способенъ. Плутархъ не стыдился считать кирпичи въ маленькой Херонеѣ; я не Плутархъ, къ несчастію, и не имѣю довольно философіи, чтобы заняться бездѣлками. Что же дѣлать? Писать стихи? Но для того нужна сила душевная, спокойствіе, тысячу надеждъ, тысячу очарованій и въ себѣ, и кругомъ себя, и твое дарованіе безцѣнное.

отвѣчать на мой бредъ. Теперь поговоримъ о дѣлѣ священномъ для тебя и для меня по многимъ причинамъ: списка сочиненій Муравьева я не получалъ, и съ кѣмъ ты послалъ — не знаю. Милый другъ, тебѣ дано порученіе по твоему произволу, и ты до сихъ поръ ничего не сдѣлалъ! Карамзинъ, занятый постоянно важнѣйшимъ дѣломъ, какое когда-либо занимало гражданина, нашелъ свободное время для исправленія рукописей Муравьева. Я не стану тебѣ дѣлать упрековъ, но долгомъ поставляю отъ лица общества, просить тебя снова начать прерванный трудъ. Доставь мнѣ списокъ исправленный стиховъ по крайней мѣрѣ и съ вѣрной оказіей. Я беру на себя трудъ издателя. Доставь его въ скоромъ времени. ѣсь я перебираю прозу. Вотъ мое единственное и сладостное занятіе для сердца и ума. Сколько воспоминаній! Перечитывая эти безцѣнныя рукописи, я дышу новымъ воздухомъ, бесѣдую съ новымъ человѣкомъ, и съ какимъ? Нѣтъ, никогда не повѣрю, чтобъ ты лѣнь предпочелъ удовольствію заниматься и трудиться надъ остатками столь рѣдкаго дарованія, надъ прекраснымъ наслѣдствомъ нашимъ! Сдѣлай маленькое предисловіе, то, что сдѣлалъ «Жизнь» будетъ не нужна. Нѣсколько строкъ твоей прозы и твое имя — вотъ о чемъ прошу тебя, жестокій! Бога ради, пришли скорѣе все; иначе я и Блудовъ, мы утратимъ половину нашего уваженія къ тебѣ: любить тебя менѣе будемъ, если это возможно. Ты не похожъ на нашего пріятеля ***, который, на мѣсто замѣчаній на мое письмо о Муравьевѣ, прислалъ мнѣ кучу площадныхъ шутокъ, достойныхъ Пушкина. Я долгомъ, и священнымъ долгомъ поставлю себѣ возвратить обществу сочиненія покойнаго Муравьева. Между бумагами я нашелъ Письма Емиліевы, составленный изъ отрывковъ; ихъ-то я хочу напечатать. Я увѣренъ, что они будутъ полезны для молодости и пріятное чтеніе для ума ѣщеннаго, для добраго сердца. Воейковъ, изъ пріязни ко мнѣ (я и не смѣю думать, чтобъ моя проза имѣла какое-нибудь достоинство), Воейковъ назначилъ нѣсколько моихъ піесъ и между ими письмо о Муравьевѣ. Ты имѣешь его. Замѣть то, что тебѣ не понравится: ошибки противъ слога. Прибавь, если хочешь. Это письмо будетъ имѣть интересъ: я говорилъ о нашемъ Фенелонѣ человѣка въ мои лѣта. Я обязанъ ему всѣмъ и тѣмъ, можетъ-быть, что я умѣю любить Жуковскаго. Еще разъ повторяю: изъ двухъ книгъ Муравьева, Карамзинымъ изданныхъ, изъ стиховъ и прозы, которыхъ ты наберешь, изъ Писемъ Емилія, которыя я намѣренъ напечатать, мы составимъ нѣчто цѣлое. Катерина Ѳедоровна не пожалѣетъ денегъ на изданіе: она любитъ и гордится славою своего незабвеннаго друга. Вотъ будетъ книга рѣдкая у насъ въ Россіи! Это изданіе меня занимаетъ. Ты не ѣешь, конечно, моей надежды. Лѣность твоя не можетъ быть извиненіемъ, когда дѣло идетъ о пользѣ общественной и о выгодахъ мертваго.

Тургеневъ сказывалъ мнѣ, что ты пишешь балладу. Зачѣмъ не поэму? Зачѣмъ не переводишь ты Попа посланіе къ Абеляру? Чудакъ! Ты имѣешь все, чтобъ сдѣлать себѣ прочную славу, основанную на важномъ ѣлѣ. У тебя воображеніе Мильтона, нѣжность Петрарки... и ты пишешь баллады! Оставь бездѣлки намъ. Займись чѣмъ-нибудь достойнымъ твоего дарованія. Вотъ мое мнѣніе: оно чистосердечно. Пускай другіе кадятъ тебѣ; я лучше умѣю: я чувствую, наслаждаюсь, восхищаюсь твоимъ геніемъ и признаюсь, сожалѣю о томъ, что ты не избралъ медленнаго, но постояннаго и вѣрнаго пути къ славѣ. Къ славѣ! Она не пустое слово; она ѣрнѣе многихъ благъ бреннаго человѣчества. Когда-нибудь поговорю о моихъ мараньяхъ. Говорить о Муравьевѣ и потомъ о Жуковскомъ, и заключить собою — это противно вкусу и разсудку. Теперь прости, милый другъ! Помни меня, люби меня и пожалѣй о добромъ Батюшковѣ, который все утратилъ въ жизни, кромѣ способности любить друзей своихъ. Онъ никогда не забудетъ тебя; онъ гордится тобою. К. Б.

Не у тебя ли Муравьева Письма къ молодому человѣку объ исторіи?

CXXXIX. В. А. ЖУКОВСКОМУ. 3-го ноября г. Петербургъ). Напечатано въ Р. Архивѣ 1875 г., кн. III, стр. 349—351, съ подлинника, сообщеннаго П. И. Бартеневу „изъ родственной Жуковскому семьи“. Въ 1867 г., въ томъ же изданіи, ст. 1467—1471, это же письмо было напечатано съ копіи, найденной въ бумагахъ А. И. Тургенева В. С. Порошинымъ.

— (Стр. 303). Съ шутливымъ замѣчаніемъ А. Ѳ. Воейкова о Батюшковѣ любопытно сравнить замѣчаніе Шатобріана о Парни, котораго авторъ „Аталы“ зналъ довольно коротко: „Parny ne sentait point son auteur; je n’ai point connu d’écrivain qui fût plus semblable à ses ouvrages: poëte et créole, il ne lui fallait que le ciel de l’Inde, une fontaine, un palmier et une femme“ (Sainte-Beuve III, p. 123).
— (Стр. 304—306). О работахъ Жуковскаго по приготовленію сочиненій М. Н. Муравьева къ печати, см. въ этомъ томѣ стр. 179, 316, 346, 357—358 и 634 и въ II стр. 422. Тутъ же и объ участіи Батюшкова въ изданіи „Эмиліевыхъ писемъ“, выпущенномъ въ Петербургѣ въ 1814 г. Подъ звѣздочками на стр. 305 должно ѣть кн. П. А. Вяземскаго. Звѣздочки эти были поставлены при первомъ изданіи этого письма въ Р. Архивѣ г., и мы сохранили ихъ потому, что не имѣли случая видѣть подлинникъ письма. По поводу этихъ ѣздочекъ кн. Вяземскій писалъ П. И. Бартеневу слѣдующее: „Сначала онѣѣ живьемъ и en toutes lettres.... Но я вовсе не помню, къ чему относится жалоба и укоризна Батюшкова. Вѣроятно, недовольный Жуковскимъ за медлительное распоряженіе рукописями Михаила Никитича Муравьева, обратилъ онъ ѣвъ и на меня по тому же поводу. Догадка его понятна и приноситъ честь ему. Онъ дорожилъ именемъ и памятью Муравьева. Муравьевъ былъ родственникъ ему, пекся о воспитаніи его; какъ человѣкъ, какъ государственный дѣятельсебѣ труды, если не блестящіе, то пріятные и добросовѣстные, пропитанные любовью къ Россіи, къ ѣ и чувствами высокой нравственности. Сочувствіе и благодарность связывали Батюшкова съ Муравьевымъ. Очень понятно, что онъ признавалъ себя въ правѣ сердиться на друзей своихъ, когда относились они небрежно къ памяти, ему дорогой и милой“ (Р. Архивъ г. кн. I, стр. 251; ср. соч. кн. Вяземскаго, т. VII, стр. 409—410).
— (Стр. 306„Письма къ молодому человѣку о предметахъ, касающихся исторіи и описанія Россіи“ см. т. II Сочиненій М. Н. Муравьева, изд. 1819 г.