Батюшков — Вяземскому П. А., 17 мая 1814.

Батюшков К. Н. Письмо Вяземскому П. А., 17 мая 1814 г. Париж // Батюшков К. Н. Сочинения: В 3 т. — СПб.: П. Н. Батюшков, 1885—1887.

Т. 3. — 1886. — С. 272—274.

CXXX.

Князю П. А. Вяземскому.

——

17-го мая 1814 г. Парижъ.

Милый, добрый, любезный другъ, ты имѣешь право сердиться на меня за мое молчаніе; я имѣю маленькое право, но простимъ великодушно другъ другу лѣнь и беззаботливостъ нашу. Дай себя обнять, и все забыто. По крайней мѣрѣ я съ моей стороны съ удовольствіемъ живѣйшимъ беру перо, чтобъ напомнить о себѣдѣлѣ? Съ тѣхъ поръ, какъ оставилъ Петербургъ, и еще болѣе, съ тѣхъ поръ, какъ мы переступили за Рейнъ, ни одного дня истинно покойнаго не имѣлъ. Безпрестанные марши, биваки, сраженія, ретирады, усталость душевная и тѣлесная, однимъ словомъ — вѣчное безпокойство: вотъ моя исторія. Замѣть однакоже, что при всякомъ отдыхѣ, я думалъ о тебѣ и о Россіи. Нѣтътѣсно связана жизнь наша, слишкомъ тѣсно, чтобъ когда-либо мы могли забыть другъ друга. Вотъ мое извиненіе: твое я выслушаю въ Москвѣ или на берегахъ Невы, гдѣ Богу угодно будетъ назначить намъ свиданіе, столь желанное мною! Ни слова теперь не скажу о Парижѣ. Два мѣсяца я живу здѣсь въ безпрерывномъ шумѣ и движеніи. На силу и теперь отдохнулъ во время моей болѣзни, которая меня передъ отъѣздомъ недѣлю Сѣверинъ меня часто посѣщалъ. Онъ сегодня отправился въ Лондонъ, куда и я намѣренъ ѣхать, если что важное не воспрепятствуетъ. Сѣверинъ — добрый, любезный молодой человѣкъ, я его еще болѣе здѣсь полюбилъ. Съ нимъ-то мы часто бесѣдовали о тебѣ и часто вспоминали старину, Москву, Жуковскаго и все, что было и любитъ сердце.

Теперь, разбирая бумаги, я нахожу записки мои; когда-нибудь мы ихъ переберемъ вмѣстѣ: онѣ тебѣ приписаны. Вотъ доказательство, что я тебя помнилъ и посреди шуму военнаго. ѣю отъ всей души, что ничего не успѣлъ написать о Парижѣ. Здѣсь что день, то эпоха. Но возможно ли было сообразить политическія происшествія, которыя тѣснились одно за другимъ? Можно ли было замѣчать мимоходомъ то, что принадлежитъ исторіи, переходить отъ Брюне къ Наполеону, ибо и тотъ, и другой меня интересовали одинаково, къ стыду моему? Прибавь къ этому безпокойнѣйшую жизнь офицера въ хаосѣ парижскомъ, и ты, конечно, извинишь мою лѣность. Но еще разъ, и въ послѣдній, я съ удовольствіемъ воображаю себѣ Сѣверина, возобновимъ старинный кругъ знакомыхъ и на пеплѣ Москвы, въ объятіяхъ дружбы, найдемъ еще сладостную минуту, будемъ разсказывать наши подвиги, наши горести и, притаясь гдѣ-нибудь въ углу, мы будемъ чашу ликовую передавать изъ рукъ въ руки... Вотъ мои желанія, мои надежды! Я забылъ, что океанъ раздѣляетъ насъ, и что, можетъ быть, не ранѣе августа я могу возвратиться въ Петербургъ. Эта мысль меня печалитъ: отдыхъ мнѣ нуженъ, а болѣе всего твое утѣшительное дружество.

Прости ѣ, милый другъ, что я не буду говорить съ тобой ни о Пантеонѣ, ни о музеѣ: ты знаешь всѣ рѣдкости Парижа на перечетъ; ты знаешь подвиги наши по газетамъ и по одамъ графа Хлыстова. Съ тебя этого довольно. Я въ Парижъ въѣхалъ съ восхищеніемъ и оставляю его съ радостію. Еще разъ обнимаю тебя отъ всей души. Напомни обо мнѣ княгинѣ; напомни обо мнѣ почтенному семейству Карамзиныхъ; поздравь Николая Михайловича съ нашими побѣдами и съ новыми матеріалами для исторіи. Я желаю, чтобъ Богъ продлилъ ему жизни для описанія нынѣшнихъ происшествій; двойная выгода: у насъ будетъ прекрасная полная исторія, и Николай Михайловичь будетъ жить болѣе вѣка. Сколько матеріаловъ!...

Это письмо отдай Пушкиной; обними за меня Василія Львовича, скажи мой душевный поклонъ его сестрицѣ и Солнцеву и скажи Алексѣю ’est prophète dans son pays.

Примечания