Константин Батюшков: Батюшков — Дашкову Д. В., 25 апреля 1814.

Батюшков К. Н. Письмо Дашкову Д. В., 25 апреля 1814 г. Париж // Батюшков К. Н. Сочинения: В 3 т. — СПб.: П. Н. Батюшков, 1885—1887.

Письмо ваше отъ 25-го января я получилъ на маршѣ изъ Витри-ле-Франсе къ Феръ-Шампенуазу и не могу вамъ описать удовольствія, съ какимъ я прочиталъ его, любезный другъ Дмитрій Васильевичъ! Сто разъ благодарю васъ за пріятное ваше посланіе къ полуварвару Батюшкову, покрытому военнымъ прахомъ, забывшему и музу, и ея служителей, но не забывшему друзей, въ числѣ которыхъ вы всегда жили въ моемъ сердцѣ. Столько и столько пріятныхъ минутъ, проведенныхъ съ вами на берегахъ невской наяды и въ шумѣ городскомъ, и въ уединенныхъ ѣдахъ, гдѣ мы дѣлали другъ другу откровенія не о любимцахъ счастья, нѣтъ, а о дружбѣ нашей, о пламенной любви къ словесности, къ поэзіи и ко всему прекрасному и величественному, даютъ мнѣ право на ваше воспоминаніе. Въ жизни моей я былъ обманутъ во многомъ, кромѣ дружбы. Ею могу еще гордиться; она примиряетъ меня съ жизнію, часто печальною, и съ міромъ, который покрытъ развалинами, гробами и страшными воспоминаніями.

Теперь нѣсколько словъ о себѣ. Вы не будете требовать отъ меня цѣлой Одиссеи, то-есть, описанія моихъ походовъ и странствій: для этого недостанетъ у меня бумаги, а у васъ ѣнія. Скажу вамъ просто: я въ Парижѣ! La messagère indifférente, молва извѣстила васъ давно о нашихъ побѣдахъ, чудесныхъ по истинѣ: это все давнымъ давно извѣстно и распложено въ англійскомъ клубѣ и въ газетахъ, и въ Сынѣ Отечества, и у Глинки, и въ оффиціальныхъ одахъ постояннаго Хлыстова; однимъ словомъ, это — старина для васъ, жителей мирнаго Питера. Но повѣрите ли? Мы, которые участвовали во всѣхъ вѣримъ, что Наполеонъ изчезъ, что Парижъ нашъ, что Людовикъ на тронѣ, и что сумасшедшіе соотечественники Монтескье, Расина, Фенелона, Робеспьера, Кутона, Дантона и Наполеона поютъ по улицамъ: «Vive Henri quatre, vive ce roi vaillant!» Такія чудеса превосходятъ всякое понятіе. И въ какое короткое время, и съ какими странными подробностями, съ какимъ кровопролитіемъ, съ какою легкостію и легкомысліемъ! Чудны дѣла Твоя, Господи!

Нѣтъ, любезный другъ, надо имѣть весьма здоровую голову, чтобъ понять всѣ дѣла сіи и чтобы слѣдовать за всѣми обстоятельствами.... Я отъ этой работы отказываюсь, я, который часто не понималъ стиховъ Шихматова.

Скажу просто: я въ Парижѣ. Первые дни нашего здѣсь покойнѣе. Бродить по бульвару, обѣдать у Beauvilliers, посѣщать театръ, удивляться искусству, необыкновенному искусству Тальмы, смѣяться во все горло проказамъ Брюнета, стоять въ изумленіи передъ Аполлономъ Бельведерскимъ, передъ картинами Рафаеля, въ великолѣпной галлереѣ музеума, зѣвать на площади Лудовика XV или на Новомъ мосту, на поприщѣ народныхъ дурачествъ, гулять въ великолѣпномъ Тюльери, въ Ботаническомъ саду или въ окрестностяхъ Парижа, среди необозримой толпы парижскихъ гражданъ, жрицъ Венериныхъ, старыхъ роялистовъ, республиканцевъ, бонапартистовъ и проч. и пр. и пр., теперь мы все это дѣлаемъ и дѣлать тѣломъ, и душою. Замѣтьте, что мы имѣемъ важное преимущество надъ прежними путешественниками: мы — путешественники вооруженные. Я часто съ удовольствіемъ смотрю, какъ наши казаки безпечно проѣзжаютъ черезъ Аустерлицкій мостъ, любуясь его удивительнымъ построеніемъ; съ удовольствіемъ неизъяснимымъ вижу русскихъ гренадеръ передъ Трояновой колоной или у рѣшетки Тюльери, передъ Arc de triomphe, гдѣ изображены и Ульмъ, и Аустерлицъ, и Фридландъ, и Іена. Еще съ большимъ удовольствіемъ смотрю на нашихъ воиновъ, гуляющихъ съ инвалидами на широкой площади, принадлежащей ихъ дому.

Французы дорого заплатили за свою славу, любезный другъ! Они должны быть благодарны нашему царю за спасеніе не только Парижа, но цѣлой Франціи, — и благодарны: это меня примиряетъ нѣсколько съ ними. Впрочемъ, этотъ народъ не заслуживаетъ уваженія, особливо народъ парижскій.

Я вижу отсюда, что Дмитрій Васильевичъ, читая мое письмо, киваетъ головою. «Богъ съ ними, что мнѣ Зачѣмъ Батюшковъ не говоритъ мнѣ о литературѣ, о лицеѣ, о славныхъ ученыхъ мужахъ, объ остроумныхъ головахъ, о поэтахъ, однимъ словомъ — о людяхъ, которымъ я, живучи на берегахъ Ладожскаго озера и Невы, обязанъ сладостными минутами, которыхъ имя одно пробуждаетъ въ головѣ тысячу воспоминаній пріятныхъ, тысячу понятій....» Извольте! Я скажу вамъ, вопервыхъ, что въ шумѣ военномъ я забылъ, что существовала академія изъ сорока членовъ, точно такъ какъ забылъ, что есть Бесѣда, академія русская и Палицынъ, гроза чтецовъ. Но разъ, перейдя за Королевскій мостъ, забрелъ я случайно къ Дидоту, любовался у него изданіемъ Лафонтена и Расина и, разговаривая съ его повѣреннымъ, узналъ ненарокомъ, что завтра, въ 3 часа по полудни, второй классъ института будетъ имѣть торжественное засѣданіе.

нынѣшнее время важнѣе, нежели бывшій кавалеръ или всадникъ римскій (ибо, по словамъ Соломона, «живой воробей лучше мертваго льва»), я, вашъ пріятель, наступилъ на горло какому-то члену общества и вошелъ въ залу, пробираясь сквозь толпу любопытныхъ. «Вотъ, садитесь здѣсь, или станьте за моимъ табуретомъ», сказала мнѣ прекрасная женщина, — «здѣсь вы все увидите, все услышите». Я сталъ за табуретомъ и съ удовольствіемъ взглянулъ на залу и на блестящее собраніе отборной публики.... парижской! Зала прекрасная: она построена крестообразно. Въ четырехъ нишахъ, составляющихъ углы ротонды, поставлены четыре статуи — произведеніе искусства французскихъ художниковъ, статуи великихъ людей: Сюлли, Монтескье, Боссюета и Фенелона. Отъ ротонды возвышается амфитеатръ, посвященный для зрителей, ротонда для членовъ и важныхъ посѣтителей. Члены сбирались мало по малу, и Французъ, мой сосѣдъ, называлъ ихъ: «Вотъ Сюаръ, вотъ Буфлеръ, вотъ Сикаръ, а это, съ красной лентой, старикъ Сегюръ! Вотъ Этьенъ, сочинитель хорошей комедіи, возлѣ него Пикаръ, любимый авторъ парижскій!» Съ ними были и другіе члены прочихъ классовъ института, которые имѣютъ право засѣдать видѣлъ. Шатобріана, кажется, не было. Наполеонъ не согласенъ былъ на принятіе его въ члены — за нѣсколько строкъ въ рѣчи автора Аталы противъ правленія или противъ его особы. За то и Шатобріанъ не пощадилъ его въ послѣднемъ сочиненіи, которое вамъ, безъ сомнѣнія, извѣстно. Наконецъ, при плескѣ публики, при безпрестанныхъ восклицаніяхъ: «Vive Alexandre, le magnanime Alexandre! Vive le roi de Prusse! Vive le général Sacken!» вошли наши герои.

Лакретель, секретарь академіи, читалъ имъ привѣтствіе. Я съ удовольствіемъ слушалъ его. Лакретель, какъ писатель, имѣетъ достоинства: вы, кажется, любите его послѣдняго вѣка. За симъ — снова рукоплесканія, снова восклицанія: «Да здравствуетъ императоръ!» и пр.

Они замолкли, и г. Вильмень, молодой человѣкъ 22-хъ лѣтъ, началъ читать снова привѣтствіе государю и просилъ публику выслушать разсужденіе О пользѣ и невыгодахъ критики, увѣнчанное институтомъ. Молчаніе глубокое. Всѣ слушали съ большимъ вниманіемъ длинную рѣчь молодаго профессора, весьма хорошо написанную, какъ мнѣ показалось; часто аплодировали блестящимъ фразамъ и ѣе всего тому, что имѣло какое-нибудь отношеніе къ нынѣшнимъ обстоятельствамъ. «Браво, г. Вильмень! Продолжайте!» говорили женщины. «Онъ мыслитъ, il pense», говорили мужчины, поправляя галстухъ съ обыкновенною важностью... и всѣ были довольны. «Какъ онъ молодъ!» шептали женщины. — «Какъ онъ молодъ! И два раза увѣнчанъ академіей! Въ первый разъ за похвальное слово Монтаню».... «Въ которомъ много глубокихъ мыслей», прибавилъ мужчина, мой сосѣдъ. «Не мудрено», продолжалъ другой, — «онъ говорилъ о Монтанѣ!»

По окончаніи рѣчи, президентъ обнялъ два раза молодаго профессора и провозгласилъ его побѣдителемъ при шумныхъ рукоплесканіяхъ публики. Государь и король Прусскій сказали ему нѣсколько

Нынѣшній годъ была предложена къ увѣнчанію Смерть Баярда, но по слабости поэзіи не получила обыкновенной награды. Теперь отгадайте, какой предметъ назначенъ для будущаго года? Польза прививанія коровьей оспы! Это хоть бы нашей академіи выдумать! По этому, любезный другъ, можете судить о состояніи французской словесности. Ее не любилъ Наполеонъ. Математикъ во всякомъ случаѣ бралъ преимущество надъ членомъ втораго класса института, что не мало послужило къ упадку академіи Французской. Правленіе должно лелѣять и баловать музъ: иначе онѣ будутъ безплодны. Слѣдуя обыкновенному теченію вещей, я думаю, что вѣкъ славы для Французской словесности прошелъ и врядъ ли можетъ когда-нибудь воротиться. Впрочемъ, мирное отеческое правленіе будетъ во сто разъ благосклоннѣе для музъ судорожнаго тиранскаго правленія Корсиканца, который въ ѣпныхъ памятникахъ парижскихъ доказалъ, что онъ не имѣетъ вкуса, и что

Теперь вы спросите у меня, что мнѣ болѣе всего понравилось въ Парижѣ? Трудно рѣшить. Начну съ Аполлона Бельведерскаго. Онъ выше описанія Винкельманова: это не мраморъ, богъ! Всѣ копіи этой безцѣнной статуи слабы, и кто не видалъ сего чуда искусства, тотъ не можетъ имѣть о немъ понятія. Чтобъ восхищаться имъ, не надо имѣть глубокихъ ѣдѣній въ искусствахъ: надобно чувствовать. Странное дѣло! Я видѣлъ простыхъ солдатъ, которые съ изумленіемъ смотрѣли на Аполлона. Такова сила генія! Я часто захожу въ музеумъ единственно за тѣмъ, чтобы взглянуть на Аполлона, и какъ отъ бесѣды мудраго мужа и милой, умной женщины, по словамъ нашего поэта, лучшимъ возвращаюсь. Ни слова о другихъ рѣдкостяхъ, ни слова о великолѣпной картинной галлереѣ, единственной въ своемъ ѣ, ни слова о рѣдкостяхъ парижскихъ, о театрахъ, о Дюшенуа, о Тальмѣ и проч. и пр. Я боюсь вамъ наскучить моими замѣчаніями. Но позвольте, мимоходомъ разумѣется, похвалить женщинъ. Нѣтъ, онѣ выше похвалъ, даже самыя прелестницы.

Предъ ними истощаетъ
Любовь златой колчанъ.
Все въ нихъ обворожаетъ:
Походка, легкій станъ,
Полунагія руки
И полный нѣги
И устъ волшебны звуки,
И страстный разговоръ, —
Все въ нихъ очарованье!
А ножка... милый другъ,
Она — Харитъ созданье,
Кипридиныхъ подругъ.
Для ножки сей, о вѣчны боги,
Усѣйте розами дороги
Иль пухомъ лебедей!
Самъ Фидій передъ ней
Въ восторгѣ утопаетъ,
Поэтъ — на небесахъ,
И труженикъ, въ слезахъ,
Молитву забываетъ!

Итакъ, ѣ болѣе всего понравились ноги, прелестныя ноги прелестныхъ женщинъ въ мірѣ. De gustibus non disputandum. У англійскаго генерала недавно спрашивали французскіе маршалы, что ему болѣе всего понравилось въ Парижѣ? «Русскіе гренадеры», отвѣчалъ онъ. Пусть Сѣверинъ скажетъ вамъ теперь, что ему понравилось въ столицѣ міра. Сѣверинъ здѣсъ; мы съ нимъ видимся каждый день, бродимъ по улицамъ и часто, очень часто вспоминаемъ о Дашковѣ. Я ему уступаю перо до перваго случая.

Теперь простите. Если Иванъ Ивановичъ въ Петербургѣ, то ѣйше прошу васъ засвидѣтельствовать ему мое почтеніе. Поклонитесь знакомымъ; обнимите Блудова и скажите ему, что Батюшковъ любитъ его и уважаетъ по старому. Тургеневу ни слова обо мнѣ:

Ему ли помнить насъ
На шумной сценѣ свѣта?
Онъ помнитъ лишь обѣда часъ
И часъ великій комитета!

CXXVI. Д. В. ДАШКОВУ. Парижъ, 25-го апрѣля 1814 г. Напечатано въ Р. Архивѣ г., ст. 1456—1463 въ полномъ видѣ со списка, найденнаго В. С. Порошинымъ въ бумагахъ А. И. Тургенева. Съ сокращеніями было напечатано: 1) въ Памятникѣ отечественныхъ музъ на 1827 г., стр. 24—36; 2) въ Сочиненіяхъ, изд. 1834 г., ч. I, стр. 296—304; 3) въ Сочиненіяхъ, изд. 1850 г., ч. I, стр. 320—329.

— (Стр. 258). Beauvillier — содержатель извѣстнаго въ Парижѣ ресторана. „Beauvilliers, établi vers 1782, fut le premier qui eut un salon élégant, des garçons bien mis, un caveau soigné et une cuisine supérieure. Sa renommée ne fit qu’augmenter sous le Diréctoire, avec sa fortune. Il composa un gros ouvrage intitulé: „L’art du cuisinier“, qui porte le cachet d’un vrai practicien“ (P. Lacroix. Diréctoire, Consulat et Empire. P. 1884, p. 148).
— (Стр. 258). Брюне (Jean-Joseph Mira dit Brunet, род. въ въ 1766 г., ум. въ 1851 — комическій актеръ того времени, но столь же извѣстный въ своемъ родѣ, какъ Тальма (род. въ 1763 г., ум. въ 1826) въ трагедіи; Брюне игралъ на театрѣ étés.
— (Стр. 259). Объ А. А. Палицынѣ см. въ т. I, въ примѣчаніяхъ къ „Пѣвцу въ бесѣдѣ славянороссовъ“, гдѣ онъ и названъ „грозой чтецовъ“.
— (Стр. 259—260). Дидо — извѣстная книгопродавческая фирма въ Парижѣ, во главѣ которой въ 1814 г. стоялъ Pierre-François Didot le jeune, сынъ основателя этой фирмы. Его отецъ, François-Ambroise Didot l’ainé, издалъ басни Лафонтена въ 1802 г., въ двухъ томахъ въ листъ, а сочиненія Расина — въ трехъ томахъ, тоже въ листъ, съ 1801 г. по 1803.
— (Стр. 260послѣдняго первымъ консуломъ въ 1803 г., соотвѣтствовалъ приблизительно, но не вполнѣ, прежней Французской академіи; но закономъ 1803 г. второму классу возвращено было это старинное названіе, и сами члены возобновленной такимъ образомъ Французской академіи прилагали значительныя старанія къ тому, чтобы возстановить ея былыя преданія: число членовъ было опредѣлено прежнее — сорокъ; при вступленіи каждаго вновь избраннаго члена онъ долженъ былъ по старому обычаю произнести похвальное слово своему предшественнику, а очередной директоръ (предсѣдатель) академіи обязанъ былъ сказать привѣтствіе новому сочлену. Съ 1807 г. Французская академія стала собираться въ помѣщеніи такъ-называемаго palais Mazarin, въ той самой залѣ, которую описываетъ Батюшковъ. Любопытно отмѣтить, на кого именно изъ членовъ академіи, какъ присутствовавшихъ въ засѣданіи Сюаръ (род. въ 1734 г., ум. въ 1817), бывшій съ 1803 г. непремѣннымъ секретаремъ академіи, и стихотворецъ „въ легкомъ родѣ“ Ст. Буфлеръ (род. въ 1737 г., ум. въ 1815); затѣмъ извѣстный наставникъ глухонѣмыхъ аббатъ Сикаръ (род. въ 1742 г., ум. въ 1822), плодовитый писатель гр. Сегюръ (род. въ 1753 г., ум. въ 1832), французскій посланникъ въ Россіи въ 80-хъ годахъ прошлаго вѣка и при Наполеонѣ оберъ-церемоніймейстеръ его двора, и Фонтань (род. въ 1761 г., ум. въ 1821), даровитый поэтъ и ораторъ, одинъ изъ замѣчательнѣшихъ государственныхъ людей Наполеонова времени, вступили во Французскую академію въ 1803 г., при новомъ образованіи втораго класса Института: наконецъ, остальные — столь любимый Батюшковымъ поэтъ Парни, историкъ и политическій писатель Лакретель (род. въ 1751 г., ум. въ 1824 г.), драматурги Этьень (род. въ 1775 г., ум. въ 1845) и Пикаръ (род. въ 1769 г., ум. въ 1828) и знаменитый Шатобріанъ были избраны членами академіи въ періодъ съ 1803 по 1811 г., при чемъ однако Шатобріанъ не былъ допущенъ къ произнесенію приготовленной имъ рѣчи, содержавшей въ себѣ, намеки въ духѣ дѣла см. у Сентъ-Бёва, Chateaubriand et son groupe, t. II, и у П. Менара, Histoire de l’Académie francaise. P. 1857), и слѣдовательно, еще не могъ засѣдать „послѣднее сочиненіе“ есть извѣстная брошюра „De Buonaparte, des Bourbons et de la necessité de se rallier à nos princes legitimes pour le bonheur de la France et celui de l’Europe“, изданная по вступленіи союзныхъ армій въ Парижъ. Въ торжественномъ ѣданіи академіи, описанномъ Батюшковымъ, присутствовали императоръ Александръ и король Прусскій, со своею свитой, и предъ лицомъ ихъ молодой въ ту пору Вилльменъ, еще не членъ академіи, но лавреатъ ея, прочелъ отрывки изъ своего разсужденія о критикѣ („Discours sur la Critique“), только что увѣнчаннаго Парижѣ въ 1814 г., никто, кромѣ нашего поэта, не описалъ этого достопамятнаго ѣданія академіи.
— (Стр. 262). Слова Батюшкова о статуѣ „Чернь“:
Тебѣ бы пользы все — на вѣсъ
Кумиръ ты ѣнишь Бельведерскій.
Ты пользы, пользы въ немъ не зришь.
Но мраморъ сей вѣдь
„Чернь“ написана въ 1828 г., а письмо Батюшкова къ Дашкову было напечатано впервые въ 1827 году.
— (Стр. 263). „Я лучшимъ возвращаюсь“ — передѣлка Р. Державину на случай кончины первой супруги его.
— (Стр. 263). Дюшенуа (Cathèrine-Joséphine Duchesnois, род. въ 1780 г., ум. въ 1835), трагическая актриса, соперница г-жи Жоржъ.
— (Стр. 264). Иванъ Ивановичъ — Дмитріевъ.