Батюшков — Гнедичу Н. И., 27 марта 1814.

Батюшков К. Н. Письмо Гнедичу Н. И., 27 марта 1814 г., Juissi-sur-Seine, в окрестностях Парижа // Батюшков К. Н. Сочинения: В 3 т. — СПб.: П. Н. Батюшков, 1885—1887.

Т. 3. — 1886. — С. 249—256.

CXXV.

Н. И. Гнѣдичу.

——

27-го марта 1814 г., Juissi-sur-Seine, въ окрестностяхъ Парижа.

Я получилъ твое длинное посланіе, мой добрый и любезный Николай, на походѣ отъ Арсиса къ Meaux. И письму, и Оленину очень обрадовался. Оленинъ, слава Богу, здоровъ, а ты меня, мой милый товарищъ, не забываешь! Теперь выслушай мои похожденія, по порядку. О военныхъ и политическихъ чудесахъ я буду говорить мимоходомъ: на то есть газеты; я буду говорить съ тобой о себѣ, пока не устанетъ рука моя.

Я былъ въ Сире, въ замкѣ славной маркизы дю-Шатле, въ гостяхъ у Дамаса и Писарева. Писаревъ жилъ въ той самой комнатѣ, гдѣ проказникъ фернейскій писалъ и пр. Вообрази себѣ его восхищеніе! Но и въ Сире революція изгладила всѣ слѣды пребыванія маркизы и Вольтера, кромѣ нѣкоторыхъ надписей на дверяхъ большой галлереи; напримѣръ: Asile des beaux-arts и пр. существуютъ до сихъ поръ; амура изъ анѳологіи нѣтъ давно. Въ залѣ, гдѣ мы обѣдали, висѣли знамена нашихъ гренадеръ, и мы по русски привѣтствовали тѣни сирейской нимфы и ея любовника, то-есть, большимъ стаканомъ вина.

Въ корпусную квартиру я возвратился поздно; тамъ узналъ я новое назначеніе Раевскаго. Онъ долженъ былъ немедленно ѣхать въ Pont-sur-Seine и принять команду у Витгенштейна. Мы проѣхали черезъ Шомонъ на Троа. По дорогѣ скучной и разоренной на каждомъ шагѣ встрѣчали развалины и мертвыя тѣла. Замѣть, что отъ Нанжиса къ Троа и далѣе я проѣзжалъ четыре раза, если не болѣе. Наконецъ, въ Pont-sur-Seine, гдѣ замокъ премудрой Летиціи, матери всадника Робеспіера, генералъ принялъ начальство надъ арміей Витгенштейна. Прощай вовсе, покой! На другой день мы дрались между Нанжисомъ и Провинсъ. На третій, слѣдуя общему движенію, отступили и опять по ѣ къ Троа. Оттуда пошли на Арсисъ, гдѣ было сраженіе жестокое, но непродолжительное, послѣ котораго Наполеонъ пропалъ со всей арміей. Онъ пошелъ отрѣзывать намъ дорогу отъ Швейцаріи, а мы, пожелавъ ему добраго пути, двинулись на Парижъ всѣми силами отъ города Витри. На пути мы встрѣтили нѣсколько корпусовъ, прикрывавшихъ столицу, и подъ Fer-Champenoise ихъ проглотили. Зрѣлище чудесное! Вообрази себѣ тучу кавалеріи, которая съ обѣихъ сторонъ на чистомъ полѣ врѣзывается въ пѣхоту, а ѣхота густой колонной, скорыми шагами, отступаетъ безъ выстрѣловъ, пуская изрѣдка батальный огонь. Подъ вечеръ сдѣлалась травля Французовъ. Пушки, знамена, генералы, все досталось побѣдителю. Но и здѣсь Французы дрались, какъ львы. Въ Трипоръ мы переправились черезъ Марну, прошли черезъ Meaux, большой городъ, и очутились въ окрестностяхъ Парижа, передъ лѣсомъ Bondy, гдѣ встрѣтили непріятеля. Лѣсъ былъ очищенъ артиллеріей и стрѣлками въ нѣсколько дѣло. Наша армія заняла Romainville, о которомъ, кажется, упоминаетъ Делилъ, и Montreuil, прекрасную деревню, въ виду самой столицы. Съ высоты Монтреля я увидѣлъ Парижъ, покрытый густымъ туманомъ, безконечный рядъ зданій, надъ которыми господствуетъ Notre-Dame съ высокими башнями. Признаюсь, сердце затрепетало отъ радости! Сколько воспоминаній! Здѣсь ворота Трона, влѣво Венсенъ, тамъ высоты Монмартра, куда устремлено движеніе нашихъ войскъ. Но ружейная пальба часъ отъ часу становилась сильнѣе и сильнѣе. Мы подвигались впередъ съ большимъ урономъ черезъ Баньолетъ къ Бельвилю, предмѣстію Парижа. Всѣ высоты заняты артиллеріею; еще минута, и Парижъ засыпанъ ядрами! Желать ли сего? Французы выслали офицера съ переговорами, и пушки замолчали. Раненые русскіе офицеры проходили мимо насъ и поздравляли съ побѣдою. «Слава Богу! Мы увидѣли Парижъ съ шпагою въ рукахъ! Мы отмстили за Москву!» повторяли солдаты, перевязывая раны свои.

’Epine; солнце было на закатѣ, по той сторонѣ Парижа; кругомъ раздавалось ура побѣдителей и на правой сторонѣ нѣсколько пушечныхъ ударовъ, которые черезъ нѣсколько минутъ замолчали. Мы еще разъ взглянули на столицу Франціи, проѣзжая чрезъ Монтрелъ, и возвратились въ Noisy отдыхать, только не на розахъ: деревня была разорена.

На другой день поутру генералъ поѣхалъ къ государю въ Bondy. Тамъ мы нашли посольство de la bonne ville de Paris; вслѣдъ за нимъ великолѣпный герцогъ Виченцскій. Переговоры кончились, и государь, король Прусскій, Шварценбергъ, Барклай, съ многочисленною свитою, поскакали въ Парижъ. По ѣимъ сторонамъ дороги стояла гвардія. Ура гремѣло со всѣхъ сторонъ. Чувство, съ которымъ побѣдители въѣзжали въ Парижъ, неизъяснимо.

Наконецъ, мы въ Парижѣ. Теперь вообрази себѣ море народа на улицахъ. Окна, заборы, кровли, деревья бульвара, все, все покрыто людьми обоихъ половъ. Все машетъ руками, киваетъ головой, все въ конвульзіи, все кричитъ: «Vive Alexandre, vivent les Russes! Vive Guillaume, vive l’empereur d’Autriche! Vive Louis, vive le roi, vive la paix!» Кричитъ, нѣтъ, воетъ, реветъ. «Montrez nous le beau, le magnanime Alexandre!» «Messieurs le voilà en habit vert, avec le roi de Prusse». «Vous êtes bien obligeant, mon officier», и держа меня за стремя, кричитъ: «Vive Alexandre, à bas le tyran!» «Ah qu’ils sont beaux, ces Russes! Mais, monsieur, on vous prendrait pour un Français». «Много чести, милостивый государь, я право этого не стою!» «Mais c’est que vous n’avez pas d’accent», и послѣ того: «Vive Alexandre vivent les Russes, les héros du Nord!»

Государь, среди волнъ народа, остановился у полей Елисейскихъ. Мимо его прошли войска въ совершенномъ устройствѣмнѣ: «Ваше благородіе, они съ ума сошли». «Давно!» отвѣчалъ я, помирая со смѣху.

Но у меня голова закружилась отъ шуму. Я сошелъ съ лошади, и народъ обступилъ и меня, и лошадь, началъ разсматривать и меня, и лошадь. Въ числѣ народа были и порядочные люди, и прекрасныя женщины, которые въ запуски дѣлали мнѣ странные вопросы: отчего у меня бѣлокурые волосы, отчего они длинны? «Въ Парижѣ ихъ носятъ короче. Артистъ Dulong васъ обстрижетъ по модѣ». «И такъ хорошо», говорили женщины. «Посмотри, у него кольцо на рукѣ. Видно и въ Россіи носятъ кольца. Мундиръ очень простъ! C’est le bon genre! Какая длинная лошадь! Степная, вѣрно ésert! Посторонитесь, господа, артиллерія! Какія длинныя пушки, длиннѣе нашихъ. Ah, bon Dieu, quel Calmok!» И послѣ того: «Vive le roi, la paix! Mais avouez, mon officier, que Paris est bien beau?» «Какіе у него бѣлые волосы!» «Отъ снѣгу», сказалъ старикъ, пожимая плечами. Не знаю, отъ тепла или отъ снѣгу, подумалъ я; но вы, друзья мои, давно разсорились съ здравымъ разсудкомъ.

Замѣть, что въ толпѣ были лица ужасныя, физіономіи страшныя, которыя живо напоминаютъ Маратовъ и Дантоновъ, въ лохмотьяхъ, въ большихъ колпакахъ и шляпахъ, и возлѣ нихъ прекрасныя дѣти, прелестнѣйшія женщины.

влѣво къ place Vandôme, гдѣ толпа часъ отъ часу становилась сильнѣе. На этой площади поставленъ монументъ большой арміи. Славная Троянова колонна! Я ее увидѣлъ въ первый разъ, и въ какую минуту! Народъ, окруживъ ее со всѣхъ сторонъ, кричалъ безпрестанно: «A bas le tyran!» Одинъ смѣльчакъ взлѣзъ наверхъ и надѣлъ веревку на ноги Наполеона, котораго бронзовая статуя вѣнчаетъ столбъ. «Надѣнь », кричалъ народъ. «Зачѣмъ вы это дѣлаете?» «Высоко залѣзъ!» отвѣчали мнѣ. «Хорошо, прекрасно! Теперь тяните внизъ: мы его въ дребезги разобьемъ, а барельефы останутся. Мы кровью ихъ купили, кровью гренадеръ нашихъ. Пусть ими любуются потомки наши!». Но въ первый день не могли сломать мѣднаго Наполеона: мы поставили часоваго у колонны. На доскѣ внизу я прочиталъ: Napolio, Imp. Aug. monumentum и проч. Суета суетъ! Суета, мой другъ! Изъ рукъ его выпали и мечъ, и побѣда! И та самая чернь, которая привѣтствовала побѣдителя на сей площади, та же самая чернь и вѣтреная, и неблагодарная, часто неблагодарная, накинула веревку на голову Napolio Imp. Aug., и тотъ самый неистовый, который кричалъ нѣсколько лѣтъ «Задавите короля кишками поповъ», тотъ самый неистовый кричитъ теперь: «Русскіе, спасители наши, дайте намъ Бурбоновъ! Низложите тирана! Что намъ въ побѣдахъ? Торговлю, торговлю!»

О чудесный народъ парижскій, народъ, достойный сожалѣнія и смѣха! Отъ шума у меня голова кружилась безпрестанно; что же будетъ въ Пале-рояль, гдѣ ожидаетъ меня обѣдъ и товарищи? Мимо Французскаго театра пробрался я къ Пале-рояль, въ средоточіе шума, бѣганія, дѣвокъ, новостей, роскоши, нищеты, разврата. Кто не видѣлъ Пале-рояль, тотъ не можетъ имѣть о немъ понятія. Въ лучшемъ кофейномъ домѣ или, ѣрнѣе, рестораціи, у славнаго Very, мы ѣли устрицы и запивали ихъ шампанскимъ за здравіе нашего государя, добраго царя нашего. Отдохнувъ немного, мы обошли лавки и кофейные дома, подземелья, шинки, жаровни каштановъ и проч. Ночь меня застала посреди Пале-рояля. Теперь новыя явленія: нимфы радости, которыхъ безстыдство превышаетъ все. Не офицеры за ними бѣгали, а онѣ за офицерами. Это продолжалось до полуночи, при шумѣ народной толпы, при звукѣ рюмокъ въ ближнихъ кофейныхъ домахъ и при звукѣ арфъ и скрыпокъ.... Все кружилось, пока

Свѣтъ въ черепкѣ погасъ, и близокъ сталъ сундукъ. О, Пушкинъ, Пушкинъ!

Въ день пріѣзда моего я ночевалъ въ Hôtel de Suède и заснулъ мертвымъ сномъ, какимъ спятъ послѣ увидѣлъ снова Парижъ или ряды улицъ, покрытыхъ безчисленнымъ народомъ, но отчета себѣ ни въ чемъ отдать не могу. Необыкновенная усталость послѣ трудовъ военныхъ, о которыхъ вы, сидни, и понятія не имѣете, тому причиною. Скажу тебѣ, что я видѣлъ Сену съ ея широкими и, по большей части, безобразными мостами; видѣлъ Тюльери, Тріумфальныя врата, Лувръ, Notre-Dame и множество улицъ, и только, ибо всего на всего я пробылъ въ Парижѣ только 20 часовъ, изъ которыхъ надобно вычесть ночь. Я видѣлъ Парижъ сквозь сонъ или во снѣвидѣли по совѣсти? Не во снѣ ли и теперь слышимъ, что Наполеонъ отказался отъ короны, что онъ бѣжитъ и пр. и пр. и пр.? Мудрено, мудрено жить на свѣтѣ, милый другъ! Но въ заключеніе скажу тебѣ, что мы прошли съ корпусомъ черезъ Аустерлицкій мостъ, мимо Jardin des plantes, въ заставу des Deux Moulins по дорогѣ Bois de Boulogne, гдѣ замкѣ Jouissy, принадлежащемъ почетному парижскому жителю. Этотъ замокъ на берегу Сены, окруженъ садами и принадлежалъ нѣкогда любовницѣ Людовика XIV. Еще до сихъ поръ видны остатки и ѣды древняго великолѣпія. Съ террасы, примыкающей къ дому, видна Сена. Пріятные луга и рощи, и загородные дворцы маршаловъ Наполеона, которые мало по малу, одинъ за другимъ, возвращаются въ Парижъ, кто инкогнитоцѣлымъ корпусомъ. Новости, произшествія важнѣйшія тѣснятся одно за другимъ. Я часто, какъ Ѳома невѣрный, щупаю голову и спрашиваю: Боже мой, я ли это? Удивляюсь часто бездѣлкѣ и вскорѣ не удивлюсь ѣйшему произшествію. Еще вчера мы встрѣтили и проводили въ Парижъ корпусъ Мармона и съ артиллеріей, и съ кавалеріей, и съ орлами! Всѣ всѣ желаемъ того. Выстрѣлы надоѣли, а болѣе

Остался пеплъ одинъ въ наслѣдство сиротѣ.

Завтра я отправляюсь въ Парижъ, если получу деньги, и прибавлю нѣсколько болѣе желаю увидѣть театръ и славнаго Тальма, который, какъ говоритъ Шатобріанъ, училъ Наполеона, какъ ѣть на тронѣ съ приличною важностію императору великаго народа. La grande nation! Le grand homme! Le grand siècle! Все пустыя слова, мой другъ, которыми пугали насъ наши гувернеры.

Примечания