Батюшков — Гнедичу Н. И., 30 октября 1813.

Батюшков К. Н. Письмо Гнедичу Н. И., 30 октября 1813 г. Веймар // Батюшков К. Н. Сочинения: В 3 т. — СПб.: П. Н. Батюшков, 1885—1887.

Т. 3. — 1886. — С. 235—243.

CXXII.

Н. И. Гнѣдичу.

——

30-го октября 1813 г. Веймаръ.

Отъ тебя, отъ родныхъ, отъ друзей ни строки не получилъ я со дня моего отъѣзда изъ Россіи. Нѣтъ, а не могу и думать, что вы меня забыли. Письма пропадаютъ или еще не дошли, что всего вѣроятнѣе, по слѣдующимъ причинамъ: съ самаго Теплица мы въ сраженіи, а теперь главная квартира отъ насъ миль за 20. Я начну мой разсказъ по порядку, какъ слѣдуетъ. Слушай и заглядывай на карту.

гдѣ прохлаждались нѣсколько часовъ, какъ Аннибалъ въ Капуѣ; потомъ остановились въ Борнѣ. Непріятель шелъ прямой дорогой къ Лейпцику, и мы туда подвинулись. Кавалерія дралась до насъ за день. Наконецъ 4-го числа въ 9 часовъ утра началось жаркое дѣло. Съ самаго утра я былъ на конѣ. Генералъ осматривалъ посты и выстрѣлы фланкеровъ изъ любопытства, разъѣзжалъ нѣсколько часовъ сряду подъ ядрами, подъ пулями въ прусской цѣпи, и я былъ невольнымъ свидѣтелемъ ужаснѣйшаго лѣвый флангъ. Раевскій принялъ команду. Огонь ужасный! Ядра и гранаты сыпались, какъ градъ. Иныя минуты напоминали Бородино. Часу въ 3-мъ начали свистать пули. Мы находились противъ густой цѣпи непріятеля, и я снова имѣлъ счастіе быть свидѣтелемъ храбрости нашихъ гренадеровъ. Самъ Раевскій въ восхищеніи отъ Писарева, и я признаюсь тебѣ, что хладнокровнѣе и веселѣе его никого въ дѣлѣ не видалъ. Хвала его товарищамъ Дамасу и Левину, и другимъ! У Писарева прострѣлена шляпа и двѣ сильныя контузіи въ ногу; не смотря на это, онъ остался въ ѣлѣ до конца. Признаюсь тебѣ, что для меня были ужасныя минуты, особливо тѣ, когда генералъ посылалъ меня съ приказаніями то въ ту, то въ другую сторону, то къ Пруссакамъ, то къ Австрійцамъ, и я разъѣзжалъ одинъ по грудамъ тѣлъ убитыхъ и умирающихъ. Не подумай, чтобъ это была риторическая фигура. Ужаснѣе сего поля сраженія я въ жизни моей не видалъ и долго не увижу. При концѣ дня генералъ сказалъ мнѣ: «Я раненъ, я раненъ!» и съ этимъ словомъ наклонился на лошадь. Я осмотрѣлъ грудь и ужаснулся, увидя кровь. Я почитаю, я люблю Раевскаго. Лишиться его — это ужасно! И въ какую минуту! Я поскакалъ за лѣкаремъ. Въ ближней ѣ его перевязали и нашли — чудное дѣло! — что пуля, ударомъ пробивъ шинель на клеенкѣ и мундиръ, не могла пронзить фуфайки на ваткѣ. Не менѣе того рана глубока, и кровь безпрестанно струилась. Мы возвратились на квартиру и отдохнули. 5-го числа, вопреки совѣтовъ доктора, генералъ сѣлъ на коня и поѣхалъ по батареи. Этотъ день въ лагерѣ было спокойно. Все поле сраженія удержано нами и усѣяно мертвыми тѣламимнѣ, что Петинъ убитъ. Петинъ, добрый, милый товарищъ трехъ походовъ, истинный другъ, прекрасный молодой человѣкъ, скажу болѣе: рѣдкій юноша. Эта вѣсть меня разстроила совершенно и на долго. На лѣвой рукѣ отъ батарей, вдали была кирка. Тамъ погребенъ Петинъ, тамъ поклонился я свѣжей могилѣ и просилъ со слезами пастора, чтобъ онъ поберегъ прахъ моего товарища. Мать его умретъ съ тоски. 6-го числа Французы отступили къ Лейпцику. Генералъ съ утра былъ на конѣ, но на сей разъ онъ былъ счастливѣе. Ядра свистали надъ головой, и все мимо. Дѣло часъ отъ часу становилось ѣе. Колонны наши подвигались торжественно къ городу. По всему можно было угадать разстройство и нерѣшимость Наполеоновыхъ войскъ. Какая ужасная и великолѣпная картина! Вдали Лейпцикъ съ высокими башнями, кругомъ его гремятъ три сильныя арміи: Шварценберга, гдѣ находились и мы, Бенигсена — на право, а за Лейпцикомъ — наслѣднаго принца. И всѣ три арміи, какъ одушевленныя предчувствіемъ побѣды, въ чудесномъ устройствѣ, тѣснили непріятеля къ Лейпцику. Онъ былъ окруженъ, разбитъ, бѣжалъ. Ты знаешь послѣдствія побѣдили совершенно.

И Русскій въ полѣ сталъ, хваля и славя Бога!

7-го числа поутру рано генералъ послалъ меня въ Бернадотову армію навѣдаться о сынѣ. Я объѣхалъ весь Лейпцикъ кругомъ и видѣлъ всѣ военные ужасы. Еще свѣжее поле сраженія, и какое поле! Слишкомъ на пятнадцать верстъ кругомъ, на каждомъ шагу грудами лежали трупы человѣковъ, убитыя лошади, разбитые ящики и лафеты. Кучи ядеръ и гренадъ и вопль умирающихъ.

Ce sont là jeux de prince.

Въ эту поѣздку ѣхалъ съ казакомъ, какъ обыкновенно. Миновавъ нашу армію и примкнувъ къ Бениксоновой, я пустился далѣе — къ принцу. Вотъ подъѣзжаю къ деревнѣ (Бениксонова армія уже кончилась); проѣзжаю деревню, лѣсъ и вижу нѣсколько батальоновъ пѣхоты; ружья сомкнуты въ козлы, кругомъ огни. Мнѣ показалось, что это Пруссаки; я — къ нимъ. «Гдѣ проѣхать въ шведскую армію?» «Не знаю», ѣчалъ мнѣ офицеръ во французскомъ мундирѣ, — «здѣсь вы не проѣдете». «Но какое это войско?» спросилъ я, показавъ на окружающихъ меня солдатъ, которые вокругъ меня толпились и пожирали глазами незнакомца. «Мы — Саксонцы». «Саксонцы!» Боже мой! Саксонцы, подумалъ я, блѣдняя, какъ нѣкто надъ святцами, такъ я заѣхалъ самъ въ плѣнъ! И, не говоря ни слова, поворотилъ коня назадъ, размышляя: если поскачу, то они дадутъ по мнѣ залпъ, и тогда прощай, Гнѣдичъ!

И птички для меня въ ѣднее пропѣли. Нѣтъ, лучше шагомъ, — авось они меня примутъ за Баварца, за Италіянца, хуже — за Француза, если хотятъ, только не за Русскаго. Сказано — сдѣлано. «Что съ вашимъ благородіемъ сдѣлалось, какъ платъ поблѣднѣли», сказалъ мнѣ мой казакъ, — «ужли это непріятель?» «Молчи, уродъ!» отвѣчалъ я ему на ухо. Отъѣхалъ нѣсколько шаговъ и встрѣтилъ австрійскаго офицера. «Ради всѣхъ моравскихъ, семигорскихъ, богемскихъ, венгерскихъ и кроатскихъ чудотворцевъ, скажите мнѣгдѣ я, и куда вы ѣдете?»... «Бассамтарата тарара!» вскричалъ мой Венгръ. «Это Саксы, что вчера передались съ пушками и съ конями». Я отдохнулъ. Какъ гора съ плечъ! Воротился назадъ, пожелалъ новымъ товарищамъ доброе утро и хохоталъ съ ними во все горло, разсказывая мою ошибку и запивая ихъ водкою мой страхъ и отчаяніе. Въ этотъ день, объѣхавъ кругомъ со всѣхъ сторонъ многоученый и многострадальный Лейпцикъ, я не успѣлъ въ немъ побывать ни на минуту, не успѣлъ взглянуть на жилище Тургеневыхъ и, погоняя лошадь то шпорой, то хлыстомъ, дотащился до генерала, который все слѣдовалъ за войскомъ, не желая никакъ разстаться съ своими гренадерами, которые его обожаютъ. Подъѣзжая къ Наумбургу, ему сдѣлалось хуже, на другой день еще хуже: къ ранѣ деревнѣ, неподалеко маленькаго городка Камбурга, гдѣ лежалъ семь дней. Я былъ въ отчаяніи и умиралъ со скуки въ скучной деревнѣ. Наконецъ, мы перенесли генерала въ Веймаръ, и ему стало легче, хотя рана и не думаетъ заживать. Кости безпрестанно отдѣляютея, но лѣкарь говоритъ, что онъ будетъ здоровъ. Дай Богъ! Этотъ человѣкъ нуженъ для отечества. Слушай далѣе!

Мы теперь въ Веймарѣ дней съ десять; живемъ покойно, но скучно. Общества нѣтъ. Нѣмцы любятъ Русскихъ, только не мой хозяинъ, который меня отравляетъ ежедневно дурнымъ супомъ и вареными яблоками. Этому помочь не возможно; ни у меня, ни у товарищей нѣтъ ни ѣйки денегъ, въ ожиданіи жалованья. Въ отчизнѣ Гёте, Виланда и другихъ ученыхъ я скитаюсь, какъ Скиѳъ. Бываю въ театрѣ изрѣдка. Зала недурна, но бѣдно освѣщена. Въ ней играютъ комедіи, драмы, оперы и трагедіи, послѣднія — очень недурно, къ моему удивленію. Донъ-Карлосъ мнѣ очень понравился, и я примирился съ Шиллеромъ. Характеръ Донъ-Карлоса и королевы прекрасны. О комедіи и оперѣ ни слова. Драмы играются рѣдко, по причинѣ дороговизны кофея и ѣстныхъ припасовъ; ибо ты помнишь, что всякая драма начинается завтракомъ въ первомъ дѣйствіи и кончится ужиномъ. Здѣсь лучше всего мнѣ нравится дворецъ герцога и англійскій садъ, въ которомъ я часто гуляю, не смотря на дурную погоду. Здѣсь Гёте мечталъ о Вертерѣ, о нѣжной Шарлоттѣ; здѣсь Виландъ обдумывалъ планъ Оберона и леталъ мыслію въ области воображенія; подъ сими вязами и кипарисами великіе творцы Германіи любили отдыхать отъ трудовъ своихъ; подъ сими вязами наши офицеры бѣгаютъ теперь за дѣвками. Всему есть время. Гёте я видѣлъ театрѣ. Ты знаешь мою новую страсть къ нѣмецкой литературѣ. Я схожу съ ума на Фоссовой Луизѣ; надобно читать ее въ оригиналѣ и здѣсь, въ Германіи. Книги вообще дороги, особливо для насъ, бѣдняковъ, хотя здѣсь фабрика книгъ. Третьяго дня пріѣхала въ Веймаръ великая княгиня Марья Павловна. Я былъ ей представленъ съ малымъ числомъ русскихъ офицеровъ, здѣсь находящихся. Она со всѣми говорила и очаровала насъ своею ѣтливостію, и къ общему удивленію — на русскомъ языкѣ, на которомъ она изъясняется лучше, нежели наши великолѣпныя петербургскія дамы.

Вчера прибыла сюда великая княгиня Екатерина Павловна, и мы были ей представлены. Мое имя, не знаю почему, извѣстно ея высочеству, и я имѣлъ счастіе говорить съ нею о егерскомъ полку, въ которомъ она всѣхъ офицеровъ помнитъ. Князь Гагаринъ насъ представлялъ. Я ему обрадовался какъ знакомому и провелъ съ нимъ утро у Раевскаго. Въ свободное ему время постараюсь съ нимъ увидѣться и поговорить о тебѣ и о петербургскихъ знакомыхъ.

Вотъ, мой другъ, нѣсколько строкъ изъ моей Одиссеи, которая скучна и непріятна въ иное время, въ другое — довольно забавна. Когда придетъ желанный миръ, и мы снова засядемъ съ тобою у камина, раскуримъ наши трубки, нальемъ по ѣ чаю (а онъ теперь намъ въ диковину) и станемъ разсказывать о томъ, о семъ и не безъ шума? Тогда-то буду я подобенъ Улиссу, видѣвшему страны отдаленныя и народы чуждые, но я буду еще плодовитѣе царя Итакскаго и не пропущу ни одного приключенія, ни одного обѣда, ни одного дурнаго ночлега: я все перескажу! Въ ожиданіи сего счастливаго времени, для отдыха, ѣздимъ мы въ Эрфуртъ любоваться бомбардированіемъ города Пруссаками, храбрыми Пруссаками, пьемъ жидкій кофе съ жидкимъ молокомъ, обѣдаемъ въ трактирѣ по праздникамъ, перевязываемъ генерала ежедневно, ходимъ зѣвать одинъ къ другому, бранимся и споримъ о фуражѣ, ѣваемъ, глядя на проходящихъ мимо солдатъ и плѣнныхъ Французовъ, и щупаемъ кухарокъ отъ скуки. День тащится за днемъ, время проходитъ, и часъ свиданія рано ли, поздно ли настанетъ.

Я представленъ къ Аннѣ за послѣднія дѣла и къ Владиміру — за первыя. Получу ли ихъ — Богъ знаетъ, а если получу, то буду награжденъ съ избыткомъ. Вотъ все, что имѣю сказать о себѣ интереснаго. Напомни обо мнѣ Лизаветѣ Марковнѣ и Алексѣю Николаевичу и всѣмъ его дѣтямъ, и домашнимъ. Не забудь поклониться Тургеневымъ, Дашкову, Крылову, Жихареву, Ермолаеву и всѣмъ, кто обо ѣ еще помнитъ. Еще нѣсколько словъ: Муромцовъ далъ мнѣ письма для пересылки ихъ въ Петербургъ: одно изъ нихъ — шлемоносному Жихареву. Они оба состарѣлись у меня въ записной книжкѣ. Отправь это письмо къ сестрѣ и адресуй мнѣ отвѣтъ прямо на имя его высокопревосходительства Николая Николаевича Раевскаго, для врученія Батюшкову, ибо я надѣюсьмнѣ будешь писать обо всемъ обстоятельно; я требую этого отъ твоей дружбы. Дай себя еще разъ обнять и пожелать тебѣ мира душевнаго, счастливыхъ гекзаметровъ и счастливаго ѣха въ любви къ прелестнѣйшей изъ женщинъ, которой ты, конечно, достоинъ.

P. S. Я ѣюсь, что ты не напечатаешь моего письма въ Вѣстникѣ или въ Сынѣ , по примѣру друзей, которые въ перепискѣ съ военными; а эти военные на ѣ выхваляютъ своихъ генераловъ, ихъ великіе подвиги и пр. и пр. и пр., или, по примѣру Писарева, который извѣщаетъ дѣлахъ сухимъ слогомъ. Но я все ему прощаю за его примѣрную неустрашимость. А не могу простить нашимъ журналистамъ ихъ вранья, отъ котораго я боленъ ѣлался здѣсь въ Веймарѣ. Гагаринъ мнѣ подарилъ ѣсколько нумеровъ Сына Отечества и Вѣстника Европы

Замѣть, что мое письмо было написано назадъ тому съ недѣлю, но я не ѣлъ времени его кончить.

Пришли мнѣ нѣсколько страницъ изъ Гомера, если ты перевелъ что-нибудь новое, но только гекзаметрами. ѣмцы меня къ нимъ совершенно пріучили. Скажи Крылову, что ему стыдно лѣниться: и въ арміи его басни всѣ тѣмъ какъ наши воины срываютъ пальмы побѣды, вамъ надобно приготовлять имъ ѣйшее удовольствіе ума и сердца. Конечно, и у насъ есть отличныя дарованія: великій Хвостовъ, маленькій и большой Львовы, Гераковъ, Шаликовъ, Грузинцовъ, Висковатовъ и пр., но я ими все что-то не очень доволенъ. Впрочемъ, на всѣ вкусы не угодишь: одному — одно, другому — другое.

Дай Поллуксу коней, дай Кастору бойцовъ!

тѣмъ прости, до свиданія, дай себя обнять. Еще разъ поклонись Дашкову.

Отправь письмо къ батюшкѣ сестрѣ; она его перешлетъ.

Примечания