Константин Батюшков: Батюшков — Гнедичу Н. И., октябрь 1812.

Батюшков К. Н. Письмо Гнедичу Н. И., [октябрь 1812 г. Нижний Новгород]. В день отъезда Оленина // Батюшков К. Н. Сочинения: В 3 т. — СПб.: П. Н. Батюшков, 1885—1887.

Въ день отъѣзда Оленина (октябрь 1812 г. Нижній-Новгородъ).

Я получилъ твое письмо вчера и, въ ожиданіи почты, напишу тебѣ нѣсколько строкъ. Письмо твое меня опечалило и успокоило вмѣстѣ, Слава Богу, ты живъ и здоровъ, а для нынѣшняго времени и за это надобно благодарить небо. Мы живемъ теперь въ трехъ комнатахъ, мы — то-есть, Катерина Ѳедоровна съ тремя ѣтьми, Иванъ Матвѣевичъ, П. М. Дружининъ, Англичанинъ Евенсъ, котораго мы спасли отъ Французовъ, двѣ иностранки, я грѣшный, да шесть собакъ. Нѣтъ угла, гдѣ бы можно было поворотиться, а ты знаешь, мой другъ, какъ я люблю быть одинъ самъ съ собою. Нѣтъ, я никогда такъ грустенъ и скученъ не бывалъ! Чего мнѣ недостаетъ? Не знаю. Меня любятъ не только люди, съ которыми живу, но даже и Москвичи. Здѣсь Карамзины, Пушкины, здѣсь Архаровы, Апраксины, однимъ словомъ — вся Москва; но ѣсь для меня душевнаго спокойствія нѣтъ и, конечно, не будетъ. Ужасныя произшествія нашего времени, произшествія, случившіяся какъ нарочно передъ моими глазами, зло, разлившееся по лицу земли во всѣхъ видахъ, на всѣхъ людей, такъ меня поразило, что я на силу могу собраться съ мыслями и часто спрашиваю себя: гдѣ я? что я? Не думай, любезный другъ, чтобы я по старому предался моему воображенію, нѣтъ, я вижу, разсуждаю и страдаю.

Отъ Твери до Москвы и отъ Москвы до Нижняго, я видѣлъ, видѣлъ цѣлыя семейства всѣхъ состояній, всѣхъ возрастовъ въ самомъ жалкомъ положеніи; я ѣлъ то, чего ни въ Пруссіи, ни въ Швеціи видѣть не могъ: переселеніе цѣлыхъ губерній! Видѣлъ нищету, отчаяніе, пожары, голодъ, всѣ ужасы войны и съ трепетомъ взиралъ на землю, на небо и на себя. Нѣтъ, я слишкомъ живо чувствую раны, нанесенныя любезному нашему отечеству, чтобъ минуту быть покойнымъ. Ужасные поступки Вандаловъ или Французовъ въ Москвѣ и въ ея окрестностяхъ, поступки, безпримѣрные и въ самой исторіи, вовсе разстроили мою маленькую философію и поссорили меня съ человѣчествомъ. Ахъ, мой милый, любезный другъ, зачѣмъ мы не живемъ въ ѣйшія времена! Зачѣмъ мы не отжили прежде общей погибели! Но оставимъ эту неистощимую матерію и поговоримъ о дѣлѣ.

Если Блудовъ еще не уѣхалъ, то съѣзди къ нему отъ меня и, пожелавъ ему всякаго счастія отъ моего имени, — ибо я его люблю и уважаю какъ человѣка добраго, честнаго и умнаго, три рѣдкія качества въ наше время, — попроси его, чтобъ онъ тебѣ вручилъ книгу съ моими стихами или копію съ нихъ, которую ты оставишь у себя до счастливѣйшихъ временъ. Если небесами суждено тебѣ пережить меня, то ты будешь имѣть мѣрѣ будетъ драгоцѣнно для тебя, ибо напомнитъ тебѣ о человѣкѣ, который любилъ тебя десять лѣтъ, какъ друга, какъ брата. Намъ не худо дѣлать завѣщанія, особенно мнѣ. Попроси Блудова, чтобы онъ меня не забывалъ въ каменномъ Стокгольмѣ; скажи ему, что добрые люди

Caelum, non animum mutant, qui trans mare currunt, что гдѣ бы онъ ни былъ, нигдѣземлѣ, не найдетъ столько добрыхъ людей, сколько въ нашемъ отечествѣ. Сѣверину пожелай отъ меня счастливаго пути и скажи ему, что я ему завидую отъ всей души. Узнай и увѣдомь меня, куда поѣхалъ добрый мой знакомецъ Салтыковъ, котораго ты у меня видалъ? Поклонись Тургеневу: я его люблю какъ душу, и Жихарева обними. Какъ я жалѣю о тебѣ, любезный другъ! Зная твою душу и сердце, наклонное къ задумчивости, зная по опыту, что одному трудно переносить горе и бѣдствія, всякій разъ съ новымъ и съ живымъ соболѣзнованіемъ помышляю о тебѣ, о твоемъ одиночествѣВездѣ плачъ и слезы! Объ Олениныхъ я и думать не могу безъ содраганія. Ихъ потеря невозвратима, но Петръ будетъ живъ и, кажется мнѣ, совершенно здоровъ. Дай Богъ! По крайней мѣрѣ и это утѣшеніе. Я люблю и почитаю Оленина болѣе, нежели когда-нибудь. Напомни обо мнѣ Крылову и Ермолаеву. Что сдѣлалось съ Библіотекою? Ходишь ли ты въ нее по прежнему?

Еслибъ было время и охота, я описалъ бы тебѣ нашъ городъ, чудный и прелестный по своему положенію, чудный по вмѣщенію Москвы. ѣсь все необыкновенно. Это обломокъ огромный столицы. При имени Москвы, при одномъ названіи нашей доброй, гостепріимной, бѣлокаменной Москвы, сердце мое трепещетъ, и тысяча воспоминаній, одно другаго горестнѣе, волнуются въ моей головѣ. Мщенія, мщенія! Варвары, Вандалы! И этотъ народъ изверговъ осмѣлился говорить о свободѣ, о философіи, о человѣколюбіи! И мы до того были ослѣплены, что подражали имъ, какъ обезьяны! Хорошо и они намъ заплатили! Можно умереть съ досады при одномъ разсказѣ о ихъ неистовыхъ поступкахъ. Но я еще не хочу умирать, итакъ, ни слова. Но скажу тебѣ мимоходомъ, что ѣй Николаевичъ совершенно правъ; онъ говорилъ назадъ тому три года, что нѣтъ народа, нѣтъ людей, подобныхъ этимъ уродамъ, что всѣ ихъ книги достойны костра, а я прибавлю: ихъ головы — гильотины.

Я началъ это письмо назадъ тому шесть дней и не могъ кончить. Пріѣхалъ Вильямсъ съ твоимъ письмомъ, на которое я и духу отвѣчать не имѣю, кромѣ восклицанія: О, слава Богу, что ты здоровъ! Оленинъ тебя обрадуетъ: ему гораздо лучше, память его слаба, но отъ слабости тѣлесной, то-есть, всего тѣла, а не отъ мозгу, хотя ударъ и былъ въ голову. Но и это со временемъ пройдетъ, безъ всякаго сомнѣніяутѣшеніемъ своихъ родителей. Теперь, какъ опасность миновалась, можно сказать, что Петръ пріѣхалъ издалече, то-есть, изъ царства мертвыхъ.

Я получилъ деньги изъ деревни, но писемъ не имѣю: вотъ почему еще не могу рѣшиться ни на что. Завтра ожидаю писемъ и отправлюсь или въ Петербургъ, или въ армію, да въ армію, гдѣ проведу всю зиму. Судьбѣ — располагать мною, тебѣ — меня любить во всѣхъ состояніяхъ и, если можно, извинять передъ здравымъ разсудкомъ, но не передъ дружествомъ. Извинять меня передъ Алексѣемъ цѣнить людей, которые изъ доброй воли подвергаютъ себя пулямъ, и конечно, на меня не разсердится, что я оставлю Библіотеку; а если и выйду въ отставку по окончаніи кампаніи (что я сдѣлаю непремѣнно), то не лишитъ меня и тогда своего покровительства. Бога ради, увѣдомь меня, получилъ ли онъ мои письма; у доброй и почтенной Лизаветы Марковны поцѣлуй ручку. Но я еще не совсѣмъ рѣшился ѣхать въ армію: ожидаю писемъ. Муравьевъ тебя велѣлъ обнять. Тебѣ кланяется Филимоновъ: онъ правитель канцеляріи у графа Толстаго. Ермолаеву и Крылову поклонись пониже. Пошли къ моему дядѣ Батюшкову спросить о его здоровьѣ и сказать ему отъ меня поклонъ, и что я здоровъ, живу въ Нижнемъ. Пошли къ князю Трубецкому, что служитъ у Дмитріева, и попроси его отдать тебѣ мнѣ долженъ; прибавь еще своихъ 60 и отдай сто за квартиру, гдѣ я жилъ, а мебели возьми къ себѣ или отдай ихъ Жихареву, если у тебя мѣста нѣтъ. Бога ради, сдѣлай это не замедля. На кушанье мальчику я тебѣ пришлю по первой почтѣ. Бога ради, спроси у Блудова мою тетрадь и мои книги, а если онъ въ Швеціи, то напиши къ нему и туда черезъ Жихарева, который, будучи знакомъ съ иностранной коллегіей, перешлетъ твое письмо. Поклонись отъ меня Абраму Ильичу и узнай, здоровъ ли Гриша? Съѣзди его посмотрѣть и самъ. Жихарева поцѣлуй въ лобъ и въ правое плечо, да ѣтуй умереть отъ объяденія: смерть во истину славная въ то время, какъ всѣ умираютъ съ голоду! Улиссъ многотерпящій кланяется Мальвинѣ: онъ нашелъ здѣсь Калипсу и превратился въ свинью, иначе — онъ очень поглупѣлъ.

Не забудь моей просьбы о квартирѣ и о Блудовѣ и пиши, ни мало не замедля, въ Нижній; твое письмо меня застанетъ, но адресуй его на имя Катерины Ѳедоровны на всякій случай.

CV. Н. И. ѢДИЧУ. (Октябрь 1812 г. Нижній-Новгородъ). Напечатано въ Р. Старинѣ 1883 г., т. XXXVIII, стр. 347—349 и 346 (конецъ письма). Подлинникъ у М. И. Семевскаго.

— (Стр. 208). Англичанинъ Евенсъ — Ѳома университетѣ съ 1809 г. (род. въ 1785 г., ум. въ 1849). См. о немъ Словарь профессоровъ Моск. университета, т. II, и весьма любопытную и живую некрологическую статью Н. Ф. Павлова въ Москвитянинѣ 3.
— (Стр. 209—210). Д. Н. Блудовъ былъ въ это время назначенъ совѣтникомъ посольства въ Стокгольмъ и ѣхалъ туда въ началѣ осени 1812 г. (Р. Арх. 1866 г., ст. 254). Относящійся къ нему стихъ взятъ Батюшковымъ изъ Горація, Epist. l. I, ер. 11, v. 27. Одновременно съ Блудовымъ получилъ дипломатическое назначеніе и ѣверинъ: онъ долженъ былъ ѣхать въ Испанію; вотъ какъ намѣчалъ письмѣ къ кн. Вяземскому, отъ 7-го октября 1812 года: „Возьми карту и слѣдуй за мною въ Або, Стокгольмъ, Готенбургъ, Лондонъ, Фальмутъ, Лиссабонъ и остановися въ ѣ, гдѣ будетъ мѣсто нашего пребыванія при ѣ“ (Р. Арх. 1866 г., ст. 238). Поѣздка эта однако не состоялась.
— ( 210—211). Ал. Н. Оленинъ принадлежалъ къ числу лицъ, сильно недовольныхъ сближеніемъ Россіи съ Франціей послѣ Тильзитскаго мира, и вообще былъ врагъ галломаніи; въ силу того, при образованіи Бесѣды г., онъ охотно примкнулъ къ ней, а въ 1813 г., по изгнаніи Наполеона изъ предѣловъ Россіи, вызвалъ архим. Филарета, впослѣдствіи знаменитаго митрополита, написать разсужденіе „О причинахъ ѣрныхъ успѣховъ Россіянъ въ нынѣшней войнѣ“; въ письмѣ „народъ, несомнѣнно ожидающій новой жизни за предѣлами гроба, народъ, руководимый такимъ правительствомъ, въ коемъ царь, въ ѣ чадолюбиваго отца, по самому естественному закону, безъ всякаго насилія управляетъ многочисленными дѣтьми своими и дѣтьми дѣтей “ (Чтенія въ Бесѣдѣ, кн. XIII стр. 14). Еще позже Оленинымъ записаны были разные анекдотическіе случаи изъ 1812 года, переданные съ окраской великаго раздраженія противъ Французовъ. Въ числѣ помѣщику и о готовности ихъ жертвовать для него своими деньгами въ минуту общей опасности — заключается слѣдующими, характерными для автора, словами: „Русскій, просто благочестивый ѣкъ, слушая сію истинную повѣсть, скажетъ: „Вотъ плоды родительскаго семейнаго правленія!“ Просвѣщенный невѣжеству, глупости и рабству нашего народа“ (Р. Архивъ 1868 г., ст. 1993).