Батюшков — Вяземскому П. А., 10 мая 1812.

— (Стр. 183). Бракъ Дм. Н. Блудова съ княжной Анною Андреевною Щербатовой состоялся въ Петербургѣ 28-го апрѣля 1812 г., при чемъ шаферомъ жениха былъ А. И. Тургеневъ, но не Жуковскій, какъ сообщено Е. П. Ковалевскимъ (Гр. Блудовъ и его время. С.-Пб. 1871, стр. 81; ср. К. К. Зейдлицъ А. Жуковскаго. С.-Пб. 1883, стр. 48, прим.).

— (Стр. 183). Ржевскій — Григорій Павловичъ. Онъ служилъ при Екатеринѣ въ военной службѣ, а потомъ былъ камергеромъ; ум. послѣ 1827 г.; былъ любитель театра и имѣлъ большой крѣпостной балетъ (Р. Старина 1881 г., т. XXX, стр. 41). Онъ занимался литературой и напечаталъ: 1) Сочиненіе подполковника Ржевскаго о частныхъ должностяхъ въ полку. М. 1793, и 2) Новыя басни и разныя стихотворенія. С.-Пб. 1827. Г. П. Ржевскій былъ женатъ на графинѣ Маріи Михайловнѣ Каменской, мать которой была дружна съ матерью Дм. Н. Блудова и много способствовала его женитьбѣ тѣмъ какъ мать послѣдней долго противилась этому браку. Батюшковъ называетъ Ржевскаго Катулломъ Блудова потому, что въ числѣ стихотвореній римскаго поэта Катулла есть эпиталамы; стихотвореніе Ржевскаго на бракъ Блудова съ кн. Щербатовой помѣщено въ сборникѣ его стихотвореній 1827 года, стр. 60. Замѣтимъ кстати, что къ числу московскихъ же знакомыхъ кн. П. А. Вяземскаго принадлежалъ еще другой Ржевскій, Павелъ Алексѣевичъ, бывшій также пріятелемъ В. Л. и А. М. Пушкиныхъ (Р. Старина 1870 г., т. II, стр. 79).

— (Стр. 183). Объ отношеніи „Моихъ Пенатовъ“ Батюшкова къ „Chartreuse“ Грессе, см. въ т. I, примѣчаніе къ „Пенатамъ“.

— ( 184). Стихотвореніе гр. Хвостова „Весна 1812 года“, читанное въ засѣданіи Бесѣды 4-го мая, было напечатано въ 9-й книжкѣ Чтеній въ Бесѣдѣ. Тотъ же Хвостовъ пустилъ въ ходъ, подъ именемъ И. А. Крылова, свои стихи Шишкову „на случай Всемилостивѣйше пожалованной ему для слѣдованія за Его Императорскимъ Величествомъ коляски“, и это обстоятельство заставило Крылова публично опровергать этотъ „подкидышъ“ въ весьма рѣзкихъ выраженіяхъ (Сборникъ II-го Отд. Акад. Наукъ, т. VI, отд. 1-й, стр. 274—275, и отд. 2-й, стр. 278—279).

— (Стр. 184). Водевиль кн. Шаховскаго есть его опера-водевиль „Казакъ-стихотворецъ“, игранная 15-го мая 1812 г. во дворцѣимѣвшая большой успѣхъ (Араповъ. Лѣтопись р. театра, стр. 215). Впослѣдствіи Батюшковъ признавалъ эту піесу единственнымъ хорошимъ произведеніемъ Шаховскаго (т. III, стр. 360). Вигель (Воспоминанія, ч. IV, стр. 161) говоритъ о ней слѣдующее: „Казакъ-стихотворецъ“ — очень милый малый и особенно примѣчателенъ тѣмъ, что первый выступилъ на сцену подъ настоящимъ именемъ водевиля“.

— (Стр. 184). Пушкины — Василій Львовичъ и Алексѣй Михайловичъ.

Ал. М. Пушкинъ (род. въ 1769 г., ум. въ 1825) былъ сынъ того преображенскаго офицера Михаила Алексѣевича Пушкина, который въ 1762 г. участвовалъ въ возведеніи Екатерины II на престолъ, а въ 1772 г., за умыселъ выпустить фальшивыя ассигнаціи, былъ сосланъ въ Тобольскъ, ѣ и умеръ. Мих. Ал. Пушкинъ былъ женатъ на княжнѣ Натальѣ Абрамовнѣ Волконской; она добровольно послѣдовала за нимъ въ ссылку, а малолѣтняго сына своего оставила на попеченіе куратора Московскаго университета Ив. Ив. Мелиссино и его жены Прасковьи Владиміровны (Р. Архивъ 1871 г., ст. 1690—1693). По словамъ кн. Е. Р. Дашковой (Арх. кн. Воронцова, т. XXI, стр. 95), Мих. Ал. Пушкинъ былъ уменъ, остеръ и занимательный собесѣдникъ; эти качества наслѣдовалъ отъ него и его сынъ. Алексѣй Михайловичъ получилъ образованіе въ духѣ философіи XVIII в. и впослѣдствіи сталъ отъявленнымъ волтеріанцемъ и атеистомъ (. Воспоминанія, ч. IV, стр. 118—119; Переписка Ф. Кристина съ кн. Туркестановой, стр. 362). Молодость свою Ал. М. Пушкинъ провелъ въ военной службѣ: при Екатеринѣ онъ участвовалъ въ походахъ, а при Павлѣ командовалъ однимъ изъ конныхъ полковъ. (Соч. кн. Вяз., т. VIII, стр. 217); въ отставку онъ вышелъ генералъ-маіоромъ; въ 1806—1807 гг., при первомъ образованіи милиціи, онъ состоялъ въ штатѣ начальника московскаго ополченія, кн. Юр. Вл. Долгорукаго (Соч. кн. Вяз., т. VIII, стр. 255—256; С. Н. Глинка. Записки — въ Р. Вѣстн. 1866 г., № 7, стр. 39), а въ 1810 г. получилъ должность члена мастерской и оружейной палаты и званіе камергера.

Со времени выхода изъ военной службы онъ поселился въ Москвѣ, занимался разными промышленными предпріятіями (Письма М. А. Волковой въ Вѣст. Евр. 1874, № 9, стр. 149) и блисталъ въ тамошнемъ высшемъ обществѣ умѣ Ал. М. Пушкина сохранилъ намъ кн. Вяземскій; онъ характеризуетъ его слѣдующимъ образомъ: „Прямой сынъ Вольтера, энциклопедистъ съ русскою закваскою, воспитанникъ дяди своего Мелиссино, куратора Московскаго университета, бывшій въ военной службѣ и въ походахъ, слѣдовательно, не чуждый русской жизни и ея особенностей. Трудно опредѣлить его: одно можно сказать, что онъ былъ соблазнительно-обворожителенъ. Бывало, изъявитъ онъ мнѣніе, скажетъ мѣткое слово, нерѣдко съ нѣкоторымъ цинизмомъ, и то, и другое совершенно въ разрѣзъ мнѣніямъ общепринятымъ, и все это выразитъ съ такою энергическою и забавною мимикой, что никто не возражаетъ ему, а ѣ увлекаются взрывомъ неудержимаго смѣха. Онъ вообще не любилъ авторитетовъ: гораздо прежде романтической школы ругалъ онъ Расина, котораго впрочемъ переводилъ, и скажемъ мимоходомъ — довольно плохо. Доставалось и солнцу, какъ авторитету, и поэтамъ, которые воспѣваютъ восхожденіе его, а оно, „радуясь“ этимъ похваламъ, раздувшись и „раскраснѣвшись, вылѣзаетъ на небосклонъ“. И все это было иллюстрировано живыми ухватками, игрою лица. И все это дѣлалъ онъ и говорилъ вовсе не изъ желанія казаться страннымъ, оригинальнымъ, рисоваться. Онъ былъ необыкновенно простъ въ обхожденіи; нѣтъ, онъ былъ таковымъ потому, что таковъ былъ складъ ума его“ (Соч. кн. Вяз., т. VII, стр. 396). Нѣсколько остроумныхъ шутокъ Пушкина сообщено кн. Вяземскимъ въ его „Записной книжкѣ“, но какъ самъ онъ признаетъ (Соч., т. VIII, стр. 177), „послѣ слѣдить за нимъ, какъ за игрою актера на сценѣ, чтобы вполнѣ понять и оцѣнить дѣйствіе его“. Одною изъ постоянныхъ жертвъ его остроумія былъ его родственникъ В. Л. Пушкинъ (см. въ этомъ томѣ стр. 268—269 и въ т. II, стр. 520; ср. Соч. кн. Вяз., стр. 413, 488—489). Менѣе сочувственны Ал. М. Пушкину отзывы другихъ современниковъ; не говоря уже о Вигелѣ и Кристинѣ, которые строго осуждаютъ образъ его мыслей, въ слѣдующихъ словахъ С. Н. Глинки слышится неблагопріятная оцѣнка Алексѣй Михайловичъ Пушкинъ по бѣглости и гибкости ума своего, говоря тогдашнею рѣчью, былъ первый хватъ въ Москвѣ. Хватъ значило въ то время молодецъ на всѣ руки. Онъ забрасывалъ и русскими, и французскими bons-mots“ (Р. Вѣстн. 1866 г., № 7, стр. 39; ср. также письма М. А. Волковой — Вѣстн. Евр. 1874 г., № 9, стр. 142). Нужно однако замѣтить, что въ періодъ борьбы Глинки съ русскою галломаніей Пушкинъ, несомнѣнно, представлялся Сергѣю дѣйствительно, какъ сознается и кн. Вяземскій (Соч., т. VIII, стр. 484), „Пушкинъ не могъ быть приверженцемъ ни кваснаго, ни всякаго другаго пересоленаго патріотизма: французскій умъ его и французскій желудокъ не способны были переваривать ихъ. При каждой выходкѣ немного старорусской или саморусской, его коробило. Тогда, нагибая, по обыкновенію своему голову на лѣвую сторону до плеча, онъ вскрикивалъ: „Ахъ, вы, блондосы, блондосы!“ Блондосы было у него выраженіе, равносильное слову Бухарцы, что, по понятію его, равнялось бы съ нынѣшнимъ значеніемъ славянофилы. Блондосъ, blond, бѣловолосый, бѣлобрысый, чуть ли не Эскимосъ, не альбиносъ. Все это сливалось въ одно забавное и укорительное выраженіе“ (о названіи „Бухарцы“ см. Р. Арх. 1866 г., ст. 1693). При началѣ  г. Алексѣй Михайловичъ принадлежалъ къ числу тѣхъ, которые сомнѣвались въ благополучномъ ея исходѣ (тамъ же, стр. 862). Это, безъ сомнѣнія, было извѣстно Растопчину, который и впослѣдствіи считалъ А. М. Пушкина своимъ недоброхотомъ (Р. Арх. 1868 г., ст. 1885); а этимъ послѣднимъ обстоятельствомъ объясняется, почему въ августѣ 1812 г. Пушкинъ задумалъ оставить Москву и искать службы въ ѣ (Р. Арх. 1871 г., ст. 149—150). Нѣкоторыя литературныя произведенія А. М. Пушкина, относящіяся къ 1812—1814 гг., по видимому, были написаны съ цѣлью обѣлить репутацію автора, какъ безбожника и дурнаго патріота; таковы: стихотвореніе „Страшный судъ“, упоминаемое Батюшковымъ, и Прологъ въ честь побѣды надъ Наполеономъ, исполненный въ Москвѣ на праздникѣ данномъ 19-го мая 1824 г. „обществомъ благородныхъ людей“ (объ этомъ праздникѣ см. Р. Архивъ 1866 г., ст. 495—496; Л. Н. Энгельгардтъ, Записки, стр. 227); любопытно, что окончательная редакція этого пролога принадлежала кн. Вяземскому; Пушкинъ, писалъ Карамзинъ къ Дмитріеву (стр. 184), — „позволилъ нашему князю Вяземскому марать безъ милосердія его прологъ; вышло, что ты читалъ, не хорошее, а сносное“. Карамзинъ (тамъ же, стр. 192) радовался, что Ал. М. Пушкинъ „становится набожнѣе“; но Алексѣй закоренѣлымъ волтеріанцемъ и былъ вѣренъ своему антинаціональному направленію до самой смерти; когда появилась въ свѣтъ „Исторія государства Россійскаго“, онъ оказался въ числѣ строгихъ судей Карамзина, и разумѣется, не съ ученой стороны; по этому случаю Дмитріевъ писалъ изъ Москвы А. И. Тургеневу: „Здѣсь, кажется, входитъ въ моду между молодыхъ людей говорить худо объ его „Исторіи“; рѣдкая проходитъ бесѣда, чтобы патріархъ ихъ А. П... не проповѣдывалъ въ кругу ихъ объ ея недостаткахъ“ (Р. Арх. 1867 г., ст. 1098).

Алексѣя Михайловича мы имѣемъ двѣ замѣтки — Вяземскаго и Жуковскаго. „Бѣдный и любезный нашъ Алексѣй Михайловичъ“, писалъ первый къ А. С. Пушкину, — „умеръ и снесъ въ могилу неистощимый запасъ шутокъ своихъ на Василья Львовича. Не видавши ихъ вмѣстѣ, ты точно можешь жалѣть объ утратѣ оригинальныхъ и высоко-комическихъ сценъ. Намъ ужь такъ сладко не смѣяться! Были выходки классическія“ (Р. Арх. 1879 г., кн. II, стр. 474). Жуковскій взялъ на себя извѣстить о кончинѣ Ал. М. Пушкина его жену Елену Григорьевну, рожденную ѣмцову, въ первомъ бракѣ Воейкову. 5-го іюля 1825 г. Жуковскій писалъ ей въ Дрезденъ: „Въ ту минуту, когда вы заботились съ трогательнымъ участіемъ дружбы о несчастномъ другѣ (больномъ К. Н. Батюшковѣ), вы сами теряли собственное счастіе: дружба другихъ заботилась о послѣднихъ минутахъ вашего умирающаго мужа. Его уже нѣтъ! Теперь уже вамъ извѣстна потеря ваша. Смерть, можно сказать, обнаруживаетъ жизнь человѣка: всеобщее сожалѣніе объ немъ доказало ясно, что онъ былъ достоинъ общей любви. Вяземскій, котораго я здѣсь видѣлъ, говорилъ ѣ много о послѣднихъ минутахъ и о твердости духа его въ тѣ минуты, когда онъ думалъ и говорилъ о близкой кончинѣ своей. Вяземскій былъ съ нимъ неразлучно въ это рѣшительное время. Принимаю живѣйшее участіе въ вашей потерѣ. Зная чувствительность вашего сердца, могу представить себѣ, какъ она тяжела для васъ, и не смѣю говорить объ утѣшеніи“ (Девятнадцатый ѣкъ, сборникъ П. И. Бартенева, кн. I, стр. 408).

О замѣчательномъ сценическомъ талантѣ Ал. М. Пушкина есть нѣсколько современныхъ отзывовъ. По словамъ кн. Вяземскаго (Соч., т. VIII, стр. 475), „онъ былъ большой любитель и большой знатокъ сценическаго искусства. На театральныхъ подмосткахъ былъ онъ какъ въ комнатѣ, какъ дома... Публика для него не существовала. Онъ игралъ роль свою, какъ чувствовалъ и какъ понималъ ее, и всегда чувствовалъ и понималъ ее вѣрно: выражался непринужденно. Игра въ лицѣ его была мимическая и внѣ сцены“. Пушкинъ игралъ на домашнемъ театрѣ въ домѣ Domergue. La Russie pendant les guerres de l’Empire, t. I, p. 180) и особенно у С. С. Апраксина, гдѣ завѣдывалъ французскимъ репертуаромъ. Въ „Севильскомъ цирюльникѣ“ Пушкинъ такъ былъ хорошъ, что, по мнѣнію Вяземскаго (Соч. т. VIII, стр. 471—474), самъ Бомарше не могъ бы придумать себѣ лучшаго Фигаро. Въ одномъ изъ спектаклей у Апраксиныхъ Пушкинъ явился въ трехъ роляхъ: сперва „маркизомъ самаго версальскаго чекана, въ другой піесѣ настоящимъ французскимъ слугой — наглымъ и плутоватымъ, а подъ конецъ русскимъ старостой“. М. А. Дмитріевъ и С. Т. Аксаковъ видѣли Пушкина въ піесѣ „Два Криспина“, гдѣ онъ состязался съ Ѳ. Ѳ Кокошкинымъ. По словамъ Дмитріева (Кн. И. М. Долгорукій и его сочиненія, стр. 143), „Кокошкинъ доходилъ до натуры своимъ искусствомъ и обработаннымъ изученіемъ роли; Пушкинъ былъ натураленъ и простъ, но эта натура равнялась искусству“. Сужденіе Аксакова (Разныя сочиненія, стр. 70—71) нѣсколько строже: „Почитатели Пушкина говорили, что Пушкинъ былъ гораздо лучше Кокошкина, потому что былъ ловокъ, живъ, любезенъ, простъ и естественъ въ высшей степени. Все это правда, и въ этомъ отношеніи Кокошкинъ не выдерживалъ никакого сравненія съ Пушкинымъ. Но почитатели Кокошкина говорили, что онъ, худо ли, хорошо ли, но игралъ Криспина (по традиціямъ), а Пушкинъ сыгралъ Пушкина, что также была совершенная правда... Пушкинъ рѣшительно игралъ себя или, по крайней мѣрѣ, современнаго, ловкаго плута; даже не надѣвалъ на себя извѣстнаго костюма, въ которомъ всегда является на сценѣ Криспинъ: однимъ словомъ, тутъ и тѣни не было Криспина“. Въ этомъ отзывѣ Аксакова, быть можетъ, всего любопытнѣе нравственная точка зрѣніяПушкинѣ С. Н. Глинки.

Талантливый диллетантъ на сценѣ, Ал. М. Пушкинъ былъ только диллетантомъ и въ литературѣ, но уже съ гораздо меньшимъ успѣхомъ. Литературная дѣятельность его началась еще въ прошломъ вѣкѣ: въ 1783 г. былъ напечатанъ въ Москвѣ его переводъ изъ Мерсье: „Женневаль или французскій Барневельтъ. Драма въ пяти дѣйствіяхъ“. Затѣмъ въ 1809 г. онъ перевелъ Мольерова „Тартюфа“ и „Федру“ Расина (Р. Арх г., ст. 1080; Соч. кн. Вяз., т. VIII, стр. 176), но изданъ былъ только первый, подъ заглавіемъ: Ханжеевъ или лицемѣръ. Комедія въ 5 дѣйствіяхъ. М. 1810. Вѣроятно, къ тому же времени относится и переводъ Расиновой „Гоѳоліи“, изъ котораго напечатанъ былъ только одинъ отрывокъ въ Вѣстникѣ Европы 1810 г., ч. 51, № 11, а къ 1816 г. — переводъ „Игрока“ Реньяра (Переписка Кристина, стр. 334; Соч. кн. Вяз., т. VIII, стр. 395), оставшійся вовсе не изданнымъ, равно какъ и выше упомянутый „прологъ“ на побѣды надъ Наполеономъ. Изъ лирическихъ стихотвореній Ал. М. Пушкина, напечатанныхъ при его жизни, намъ извѣстны только два: „Страшный судъ“ — въ С.-Пб. Вѣстникѣ 1812 г., № 7, стр. 44—49, и „На смерть кн. Кутузова“ — въ Вѣстникѣ Европы  г., ч. LXIX, № 11 и 12, стр. 18; это послѣднее стихотвореніе впослѣдствіи неоднократно приписывалось Ал. С. Пушкину (Соч. кн. Вяземскаго, т. IX, стр. 195). Впослѣдствіи появились въ печати еще два экспромта Ал. М. Пушкина: одинъ — въ Р. Архивѣ 1866 г., ст. 863, а другой — въ Вѣстникѣ Европы 1874 г., № 10, стр. 563. „Ханжеевъ“ былъ игранъ въ Москвѣ въ 1810 г., и по этому случаю въ Вѣстникѣ Европы того же года, ч. 54, № 21, была напечатана замѣтка, въ которой строго осуждался и самый переводъ, и его исполненіе актерами. Въ „Записной книжкѣ“ кн. Вяземскаго (Соч., т. VIII, стр. 177—178) есть воспоминаніе о первомъ представленіи этой комедіи; тамъ же (стр. 395) сообщается, что и „Игрокъ“ былъ исполняемъ на домашнемъ театрѣ Апраксиныхъ, разумѣется, при участіи самого переводчика. Вяземскій замѣчаетъ, что этотъ переводъ Пушкина былъ „удачнѣе другихъ попытокъ“ его. Точно такъ и Батюшковъ (см. въ этомъ ѣ стр. 383) отзывается, что въ переложеніи „Игрока“ есть „много счастливыхъ стиховъ“. Вообще однако литературные опыты Ал. М. Пушкина встрѣчали мало одобренія. Особенно посмѣивался  VIII, стр. 176; письма М. А. Волковой — Вѣстн. Евр. 1874, № 10, стр. 553). Въ „Парнасскомъ адресъ-календарѣ“ Воейкова (Р. Арх г., стр. 764) находимъ слѣдующую характеристику Алексѣя Михайловича, какъ писателя: „А. М.  — служитъ при нагрузкѣ Расиновыхъ и Мольеровыхъ сочиненій балластомъ“.

Батюшковъ познакомился съ Ал. М. Пушкинымъ въ 1810 г., когда, въ бытность свою въ ѣ, онъ посѣщалъ литературные вечера Ѳ. Ѳ Иванова, гдѣ, по словамъ Сушкова (Моск. унив. пансіонъ, стр. 95), и А. М. Пушкинъ, „пѣвунъ и балагуръ“, бывалъ частымъ гостемъ. Изъ ѣйшихъ писемъ Батюшкова видны его отношенія къ А. М. Пушкину довольно близкія, но не выходившія за предѣлы свѣтскаго знакомства; гораздо болѣе статьѣ къ настоящему изданію.

— (Стр. 184). Дмитрій Петровичъ ѣверинъ (род. въ 1791 г., ум. въ 1865) принадлежалъ къ тому кругу молодыхъ московскихъ литераторовъ и любителей словесности, съ которыми Батюшковъ познакомился въ Москвѣ въ 1810 г.; Сѣверинъ лѣтъ пользовался покровительствомъ Ив. Ив. Дмитріева. Дмитрій Петровичъ былъ сынъ воспитанницы баронессы А. Н. Строгановой — Анны Григорьевны Брагиной, вышедшей замужъ за сослуживца Дмитріева, гвардейскаго офицера Петра Ив. Сѣверина, бывшаго въ ѣ прошлаго вѣка и въ началѣ нынѣшняго Добрынинъ. Записки, стр. 321—330). Анна Григорьевна была умна, хорошо образована, любила литературу и искусства (Кн. Долгорукій. Капище моего сердца, стр. 96—97; Сочиненія Дмитріева, 104—105). Въ стихахъ, которые Дмитріевъ написалъ ей по случаю рожденія сына, онъ въ ѣдующихъ словахъ выразилъ пожеланія ребенку:

А ты, дитя, залогъ дражайшихъ двухъ сердецъ,
Живи и усугубь ихъ счастье наконецъ:
Будь честенъ, будь уменъ, чувствителенъ, незлобенъ,
маменькѣ подобенъ!

Дмитріевъ любилъ сына Анны Григорьевны, какъ роднаго. Письма Ивана Ивановича къ А. И. Тургеневу (Р. Арх. 1867 г.) заключаютъ въ ѣ не мало упоминаній, свидѣтельствующихъ о его нѣжной „пюпилю“. Молодой Сѣверинъ получилъ образованіе въ петербургскомъ іезуитскомъ пансіонѣ патера Чижа, ѣ воспитывался и князь П. А. Вяземскій, заставшій Сѣверина уже въ старшемъ классѣнѣкоторую разницу въ лѣтахъ, они скоро сошлись, и товарищество ихъ мало по малу „обратилось въ ѣпкое и до конца неизмѣнное дружество“. По свидѣтельству  I, стр. XVI—XVIII), Сѣверинъ „прекрасно учился и былъ поведенія образцоваго. Одаренный отличными способностями, онъ и тогда уже обѣщалъ быть правильнымъ, осторожнымъ и оглядливымъ дипломатомъ.... ѣверинъ и въ пансіонѣ прозванъ былъ котенкомъ, какъ бы въ предсказаніе того, что въ Арзамасѣ Рѣзвый Котъ“. Изъ формулярнаго списка Сѣверина видно, что въ 1807 году онъ ѣлился на службу въ Московскій архивъ коллегіи иностранныхъ дѣлъ; въ 1809, по назначеніи Дмитріева министромъ юстиціи, перешелъ подъ его начальство, а въ 1811, по его же ходатайству (Вигель V, стр. 41), поступилъ въ коллегію иностранныхъ дѣлъ и съ этого времени окончательно посвятилъ себя дипломатической службѣ. Проходя различныя должности и съ ѣхомъ исполняя порученія сперва гр. Капо д’Истріа, а потомъ гр. Нессельрода, Сѣверинъ въ 1836 году былъ назначенъ чрезвычайнымъ посланникомъ въ Швейцарію, а съ 1837 занималъ тотъ же постъ при Баварскомъ дворѣ. По ѣ въ отставку въ 1863 г., онъ остался жить въ Мюнхенѣ, гдѣ и умеръ (ѣсяцесловъ на 1866 г.).

Сѣверинъ находился въ дружескихъ отношеніяхъ со всѣми  5, стр. 41), и „двери Арзамаса открылись предъ нимъ настежъ“, но литературой онъ занимался очень мало. Только въ 1808—1811 гг. встрѣчаются въ Вѣстникѣ Европы его переводы съ французскаго, между прочимъ небольшая статья подъ заглавіемъ „Писатель въ ѣ“ (1808 г., ч. XLI, № 22), подавшая поводъ Жуковскому написать извѣстное разсужденіе о томъ же предметѣ Сѣверина въ томъ же журналѣ напечатаны только ѣ басни его: „Стрѣла“ (1809 г., ч. XLVII, № 18) и „Мышь“ (1808 г., ч. XLI, № 22): послѣдняя И. Дмитріева, была написана авторомъ еще въ пансіонѣ, по заказу начальства (Р. Арх. 1867 г., стр. 1079); не безъ удивленія увидѣлъ впослѣдствіи въ „Собраніе русскихъ стихотвореній“ и въ „Образцовыя Сочиненія“. Кромѣ того, въ ѣстникѣ Европы 1809 г., ч. 47, № 17, стр. 45—49, помѣщена прозаическая статейка „ѣлки“, за подписью — В — и Д. С.; статейка эта, напоминающая замѣтки позднѣйшей „Записной книжки“ кн. Вяземскаго, написана послѣднимъ вмѣстѣ съ ѣверинымъ. При пріемѣ В. Л. Пушкина въ члены Арзамаса, Сѣверинънѣкоторымъ другимъ Арзамасцамъ, привѣтствовалъ его шуточною ѣчью, которая напечатана въ Полномъ собраніи сочиненій кн. Вяземскаго, т. VIII, стр. 417—418 (ср. Р. Арх. 1876 г., № 1, стр. 64—65).

Батюшковъ лично познакомился съ СѣверинымъПетербургѣ (см. въ этомъ томѣ стр. 218), хотя заочно зналъ его и ѣе. Общество, изъ котораго былъ выключенъ Сѣверинъ, есть Вольное Общество любителей словесности; поводомъ къ исключенію было, вѣроятнопослѣ произнесенія Д. В. Дашковымъ, въ одномъ изъ засѣданій, иронической похвальной ѣчи гр. Хвостову (подробности этого происшествія см. въ статьѣ Н. С. Тихонравова Старинѣ 1884 г., т. XLIII). Изъ переписки Батюшкова видно, что отношенія его къ Сѣверину отличались ѣ дружескимъ характеромъ. Въ позднѣйшихъ письмахъ поэтъ нашъ не разъ выражаетъ свою признательность Сѣверинувпослѣдствіи, вмѣстѣ съ А. И. Тургеневымъ, содѣйствовалъ опредѣленію В. С.).

— (Стр. 185). Сатира Милонова — „Къ моему разсудку“ (Соч. Милонова изд. Смирдина 46—56). Въ ней между прочимъ встрѣчаются слѣдующіе стихи:

А Вздоркинъ — что ни день, то басня или ода,
А Вздоркинъ, новаго произведя урода,

„О, радость! О, восторгъ! И я, и я піитъ!“

„Всѣ знали“, говоритъ, приводя эти стихи, М. А. Дмитріевъ (Мелочи, стр. 210), — „что это стихъ Василья Львовича Пушкина изъ перевода одной оды Горація“. Стихъ этотъ ѣйствительно встрѣчается въ піесѣ Пушкина „Къ любимцамъ музъ (подражаніе Горацію)“. Упоминаемый Батюшковымъ эпиграфъ къ сатирѣ Милонова (его ѣтъ при печатномъ изданіи сатиры) взятъ изъ III-й пѣсни „Art poétique“ Буало, при чемъ однако допущена ошибка, почти всегда дѣлаемая послѣднее слово стиха — „talent“, а не métier). Ѣдкость эпиграфа въ ѣненіи къ В. Л. Пушкину усиливалась тѣмъ, что послѣдній дѣлѣ былъ масономъ (А. Н. Пыпинъ. Матеріалы для исторіи мас. ложъ въ ѣстн. Евр. 1872, № 2, стр. 566—589, 595; Соч. Ешевскаго, т. III, стр. 411—413).

— (Стр. 185). „Новое посланіе“ кн. Шаликова есть, безъ сомнѣнія„Наши стихотворцы“, помѣщенная въ Аглаѣ 1812 г., ч. XIV (апрѣльимѣетъ форму посланія, и Батюшковъ называетъ это посланіе „новымъ“ потому, что еще въ ч. XIII Аглаи (февраль 1812 г.) Шаликовъ напечаталъ посланіе „къ В. Л. Пушкину“. Въ „Нашихъ стихотворцахъ“ Батюшковъ могъ отнести къ себѣ А. Вяземскому и потомъ — къ В. Л. Пушкину только слѣдующія строки:

Посмотримъ на сіе собранье эпиграммъ,
Сатиръ и ѣсенъ. Всѣ еще такъ свѣжи, новы,
Въ ѣтущемъ образѣ являются глазамъ!
          Но снимемъ легкіе покровы
И всмотримся красотъ въ блестящія черты.
          Конечно, красоты,

Напрасно будешь ты искать, мой другъ, того,
Что въ юной красотѣ милѣе намъ всего:

Которыхъ вовсе нѣтъ — какъ жаль! — въ твореніяхъ сихъ.
Вотъ имя автора — какъ жаль! — младаго ихъ.
          
И пишетъ, выключивъ сатиры, въ родѣ томъ же,
Но сколь различенъ ихъ моральный характеръ!
видѣнъ въ авторѣ, подобно какъ въ портретѣ,
здѣсь примѣръ:
          Въ послѣднемъ семъ ѣ
Нѣтъ съ первымъ сходнаго по нравамъ ничего,
Хоть по стихамъ совмѣстникъ
Еще любезный вотъ поэтъ: его посланья
          Достойны грацій, музъ!
Ума съ шутливостью имъ нравится союзъ:
Я вижу въ немъ печать прямаго дарованья!

— ( 185). Князь Трубецкой — вѣроятно, князь Сергѣй впослѣдствіи участникъ декабрскаго заговора (род. въ 1792 г., ум. въ 1860 г.).

— (Стр. 185). „Галифе“ — названіе намъ непонятное; въ ѣ № CX (т. III, стр. 218) это имя придается самому Д. П. Сѣверину.

— (Стр. 185). „Началъ лгать какъ календарь“. Не лишнимъ будетъ ѣтить, что это выраженіе, предтеча знаменитаго изрѣченія г-жи Хлестовой въ „Горѣ “, имѣетъ свое начало во французской поговоркѣ: faire des almanacs“, что значитъ — врать (. Le livre des proverbes français, t. II, p. 109).

— (Стр. 186). „Amour, amour!“ и пр. — стихъ изъ басни Лафонтена „Le lion amoureux“ (livre IV, f. 1).