Константин Батюшков: Батюшков — Гнедичу Н. И., 7 ноября 1811.

Батюшков К. Н. Письмо Гнедичу Н. И., 7 ноября 1811 г. Деревня // Батюшков К. Н. Сочинения: В 3 т. — СПб.: П. Н. Батюшков, 1885—1887.

Я получилъ, любезный Николай, твое меланхолическое письмо, твои меланхолическіе стихи и твой турецкій табакъ и всѣмъ тремя весьма доволенъ. Такъ, любезный мой другъ, я живу въ деревнѣ, и въ какой деревнѣ! Гдѣ ни души христіанской нѣтъ. — Но зачѣмъ деревнѣ? Ты влюбленъ? Въ кого, смѣю васъ спросить? Въ скуку? Долженъ ли я клясться и Стиксомъ, и всѣми божествами, что я здѣсь живу по неводѣ. Да, по неволѣ! Я имѣю обязанности, имѣю сестеръ; къ тому же столько хлопотъ домашнихъ, столько неудовольствій, что вопреки здравому разсудку, вопреки себѣ и людямъ долженъ особиться, какъ говоритъ сіятельный морякъ и піита Шихматовъ. Если же позволятъ обстоятельства, то буду въ Питеръ, буду съ тобою и буду счастливъ, хотя и не надолго. Вся моя надежда на Оленина; я знаю его на опытѣсдѣлать? Дать мнѣ мѣсто. Какое? Нѣтъ, я не такъ дешево продамъ свободу, милую свободу, которая составляетъ все мое богатство. Тысяча рублей жалованья для меня не важны: я и безъ хлопотъ могу достать болѣе, трудясь около крестьянъ или около книжныхъ лавокъ. Называй меня чѣмъ хочешь, мечтателемъ, сумасшедшимъ и хуще еще, а я все буду напѣвать свое: дипломатика! Я готовъ ѣхать въ Америку, въ Стокгольмъ, въ Испанію, куда хочешь, только туда, гдѣ могу быть полезенъ, а служить у министровъ или въ канцеляріяхъ, между челяди, ханжей и подъячихъ, не буду; нѣтъ, твой другъ не сотворенъ

нѣкогда солдатомъ, хотя и весьма миролюбивымъ; онъ нюхалъ порохъ, хотя и не геройскимъ носомъ; но какъ бы то ни было, онъ вездѣ и всегда помнилъ своего Горація и независимость предпочтетъ всему, кромѣ благодарности, кромѣ ея святыхъ обязанностей, ибо онъ не можетъ откупиться отъ нея краснорѣчіемъ, какъ этотъ чудакъ, который родился въ Женевѣ и умеръ въ Эрменонвилѣ, какъ Жанъ-Жакъ! Что же касается до любви, то она улетѣла, измѣнница, и никогда не заглянетъ къ человѣку, который началъ разсуждать и мыслить, который разочарованъ и людьми, и несчастіями, который на женщинъ смотритъ, какъ на куколъ, одаренныхъ языкомъ и еще язычкомъ, и болѣе ничѣмъсердцѣ ледъ, а въ головахъ дымъ. Мало, хотя и есть такія, мало путныхъ.

Я тибуллю, это правда, но такъ, по воспоминаніямъ, не иначе. Вотъ и вся моя исповѣдь. Я не влюбленъ.

Я клялся болѣ не любить
И клятвы вѣрно не нарушу:
Велишь мнѣ правду говорить?
И я уже не много трушу.

Я влюбленъ самъ въ себя. Я сдѣлался или хочу сдѣлаться совершеннымъ , то-есть, эгоистомъ. Пожелай мнѣ счастливаго успѣха. Спасибо за описаніе моихъ успѣховъ. Къ нимъ нельзя быть нечувствительнымъ; они суть мечта, но всегда пріятная для сердца. Называй славу, какъ хочешь, а слава есть волшебница весьма волшебная.

Мечта понравилась, но конечно, не всѣмъ. Этотъ родъ стиховъ не можно назвать общимъ. Притомъ же въ ней много ошибокъ, а плану вовсе нѣтъ. Жуковскій ее называетъ арлекиномъ, весьма милымъ: я съ нимъ согласенъ. Она напечатана съ поправками, но я ее и еще разъ переправилъ. Увидишь самъ каково.

Посылаю и тебѣ твои стихи. Я замѣтилъ кое-что и намекнулъ поправки. Есть прекрасныя мѣста. Конецъ очень хорошъ, и вся піеса хороша, только должно почистить.

Это почистить мнѣ анекдотъ, который я слышалъ отъ Карамзина. Покойникъ Херасковъ, сей водяной Гомеръ, любилъ давать совѣты молодымъ стихотворцамъ и, прощаясь съ ними, всегда говорилъ, приподнявъ колпакъ: «Чистите, ради Бога, чистите, чистите! Въ этомъ вся и сила. Чистите! О, чистите, какъ можно болѣе чистите, сударь! Чистите, чистите, чистите!» Начало поправь:

Ты будешь чело мое мрачить бременя. Бременя — мнѣ не нравится; и этотъ стихъ холоденъ, ибо дѣло не о челѣ, а о сердцѣ, о душѣ, о сердечныхъ чувствахъ. Есть ошибки противъ мѣры, отъ того что ты короткія слова ставишь вмѣстѣ мнѣ эту піесу. Она мнѣ по сердцу и очень хорошо написана. Прибавь еще la mélancolie de Laharpe, вотъ она и будетъ кстати въ описаніи сладостной мечты. Подражай смѣло. Здѣсь она personnifiée. Всѣ стихи прекрасны и достойны перевода. Боже мой, чѣмъ Капнистъ занимается? Добро бы свое выдумывалъ! А то старыя бредни выпускаетъ на свѣтъ, бредни дураковъ Шведовъ, упсальскихъ профессоровъ, бредни Бальи астронома, бредни этимологистовъ, которымъ насмѣялся Вольтеръ до сыта, бредни людей сумасшедшихъ, бредни безполезныя, которыя не питаютъ ни ума, ни сердца, бредни головы ажь гуде! Не лучше ли было заниматься критикой русской исторіи или словесности, изобличеніемъ Шишкова, начертаніемъ жизни Ломоносова, жизни, которую можно написать столь хорошо перу краснорѣчивому? О, жалкій умъ человѣческій! Прости!

LXXIX. Н. И. ГНѢДИЧУ. 7-го ноября (1811 г. Деревня). Напечатано въ Р. Старинѣ 1883, т. XXXVIII, стр. 335—337. Подлинникъ у М. И. Семевскаго.

— (Стр. 149). „Разставщикомъ кавыкъ“ и пр. — передѣлка стиха Дмитріева изъ „Посланія Попа къ Арбутноту“; у Дмитріева соотвѣтствующій стихъ относится къ мелочнымъ критикамъ и читается такъ:
Уставщики кавыкъ, всѣхъ строчныхъ препинаній.
— ( 150). Стихи Гнѣдича, которые возвращалъ ему Батюшковъ съ своими поправками, — элегія „Задумчивость“ (или „Уныніе“), написанная Гнѣдичемъ еще въ 1809 г. Далѣе въ этомъ же письмѣ, Батюшковъ совѣтуетъ Гнѣдичу взять въ свою элегію нѣсколько чертъ изъ стихотворенія Ла-Гарпа „La Melancolie“, которое пользовалось большою извѣстностью въ то время и между прочимъ было перепечатано въ примѣчаніяхъ къ поэмѣ Делиля „L’imagination“ (1806 г.), при разсужденіи о меланхоліи въ поэзіи. Какъ видно изъ письма LXXXII-го, Гнѣдичъ исполнилъ ѣтъ Батюшкова, который въ сейчасъ указанномъ письмѣ послалъ ему еще нѣсколько замѣчаній на то же стихотвореніе.
— (Стр. 150). Анекдотъ о Херасковѣ, сообщаемый Батюшковымъ, записанъ также и кн. Вяземскимъ (Соч., т. IX, стр. 32).
— (Стр. 150—151). Занятія Капниста, вызвавшія негодованіе Батюшкова, — безъ сомнѣнія, его изслѣдованія о нихъ т. II, стр. 501). Изслѣдованія эти появились въ печати только въ 1814 г., но вѣроятноѣдича. Любопытно, что Батюшковъ сравниваетъ мнимоученыя фантазіи Капниста съ „бреднями упсальскихъ профессоровъ“; объ этихъ бредняхъ онъ могъ знать изъ книги проф. Буле „Versuch einer kritischen Literatur der Russischen Geschichte“ (M. 1810), о которой онъ упоминаетъ въ своей „Записной книжкѣ“ (см. II, стр. 288, и ср. стр. 530); у Буле объ этихъ „бредняхъ“ говорится въ главѣ V, гдѣ идетъ ѣчь о рунахъ. Другой ученый фантазеръ, упомянутый Батюшковымъ, есть астрономъ Сильвенъ Бальи (род. въ 1736 г., казненъ въ 1793), первый парижскій мэръ и президентъ народнаго собранія во время революціи; онъ написалъ между прочимъ обширную исторію астрономіи (1775—1787) и въ первомъ томѣ ея высказалъ мысль, что наука зародилась первоначально у какого-то невѣдомаго нѣкогда во внутренней Азіи; мысль эта вызвала возраженія со стороны Вольтера, и полемика съ нимъ подала Бальи поводъ написать особое письмо о началѣ наукъ и о происхожденіи народовъ Азіи (1777 г.) и разсужденіе о Платоновой ѣ (1779 г.). Главныя черты этой полемики изложены Лагарпомъ, въ дополнительныхъ статьяхъ къ его „Курсу словесности“, и позже Сентъ-Бевомъ въ ѣ о Бальи, въ X-мъ томѣ „Causeries de lundi“.