Батюшков — Гнедичу Н. И., 29 мая 1811.

Батюшков К. Н. Письмо Гнедичу Н. И., 29 мая [1811 г.]. Фили, на Москва-реке, от городу в 4-х верстах. Дача у Екатерины Федеровны // Батюшков К. Н. Сочинения: В 3 т. — СПб.: П. Н. Батюшков, 1885—1887.

Т. 3. — 1886. — С. 126—129.

LXVI.

Н. И. Гнѣдичу.

——

29-го мая (1811 г. ). Фили, на Москвѣ-рѣкѣ, отъ городу въ 4-хъ
верстахъ. Дача у Катерины Ѳедоровны.            

Я пишу тебѣ изъ подмосковной, куда переѣхали наши, и гдѣ я останусь, конечно, не долго. Въ Петербургъ буду и нѣтъслучаѣ — къ себѣ въ деревню. Крайне жалѣю, любезный Николай, что Полозовъ набредилъ, а я поступилъ истинно осторожно, не писавъ объ этомъ ни слова къ Алексѣю Николаевичу. Но растолкуй мнѣ: отчего это не случилось? Что помѣшало, и потеряна ли вовсе надежда? Я на тебя сердитъ: пишешь о томъ, о семъ, а о себѣ ни слова, а ты не знаешь, что.... что.... я тебя люблю. Не согласенъ въ разсужденіи Шишкова. Ты говоришь, что онъ уменъ. Богъ съ нимъ! Иные смѣялись, читая его слово, говоренное въ Бесѣдѣ, а я плакалъ. Вотъ образецъ нашего жалкаго просвѣщенія! Ни мыслей, ни ума, ни соли, ни языка, ни гармоніи въ періодахъ: une stérile abondance de mots, и все тутъ, а о ходѣ и ѣ не скажу ни слова. Это академическая рѣчь? Гдѣ мы?... Далѣе: человѣку, желающему преподавать съ ученою важностію законы вкуса, этому человѣку переводить съ италіянскаго Крѣпость, сочиненіе какого-нибудь макаронщика, сочиненіе, достойное Острова Любви, и наконецъ, подписать свое имя!... Нѣтъ, это ни мало не смѣшно, а жалко. Послѣ этого твой умница напечаталъ съ великими похвалами Станевича казанью, въ которой нѣтъ ни смысла, ниже языка.... И этотъ ѣкъ, и эти людіе бранятъ Карамзина за мелкія ошибки и строки, написанныя въ его молодости, но въ которыхъ дышетъ дарованіе! И эти люди хотятъ сдѣлать революцію въ словесности не образцовыми произведеніями, нѣтъ, а системою новою, глупою! И я чтобъ ихъ хвалилъ!... Но подожди; и у насъ будетъ бесѣда: Кутузовъ, Мерзляковъ, Каченовскій, Антонскій со всѣмъ причетомъ московскихъ профессоровъ, которые, какъ извѣстно, по скромности

(Il est facile, il est beau pourtant
D’être modeste lorsque l’on est grand) скрываютъ имена свои отъ прозорливой публики, ничего не пишутъ и писать не въ состояніи, но все бранятъ и, не имѣя понятія о исторіи Карамзина, бранятъ ее безъ пощады. Ложные пророки! Всѣ эти господа составятъ общество à l’instar петербурскаго. Планъ ужь готовъ. Ты говоришь, что въ Москвѣ нѣтъ людей! А Карамзинъ, а Нелединскій?... У послѣдняго я недавно ѣдалъ и просидѣлъ до 9 часовъ вечера. Онъ читалъ свои стихи — время летѣло! Счастливый Шоліо и Анакреонъ нашего времени, Нелединскій лѣнивъ не потому, что лѣнь стихотворна, а потому, что лѣность — его душа. Нѣга древнихъ, эта милая небрежность, дышетъ¹) въ его стихахъ. Онъ много перевелъ изъ Пирона, но какъ перевелъ! Превзошелъ его! Что нужды до рода, я удивляюсь дарованію.

Теперь посылаю тебѣ Пушкина сатиру, которую прочитай Алексѣю Николаевичу. Объ этомъ меня просилъ Пушкинъ. Стихи прекрасны. Вообще ходъ піесы и характеры выдержаны отъ начала до конца.

«Панкратьевна, садись! Цѣлуй
«Дай пуншу! Пей, дьячекъ!»... И началась пирушка!

Вотъ стихи! Какая быстрота! Какое движеніе! И это написала вялая муза Василія Львовича! Здѣсь остряки говорятъ, что онъ исполненъ своего предмета, il est plein de son sujet, то-есть..... Какъ бы то ни было, въ этой сатирѣ много поэзіи. Хочешь ли того, что Мармонтель называетъ въ своей поэтикѣ délicatesse?

Свѣтъ въ черепкѣ погасъ, и близокъ былъ сундукъ....

Это прелестно; но это все не понравится гг. бесѣдчикамъ, которые говорятъ:

Прощай, мой другъ! На долго ли — не знаю. Прощай! Я тебя люблю. Еще разъ прощай! Конст. Б.

Иванъ Матвѣевичъ Муравьевъ проситъ у меня стиховъ для прочтенія въ ѣдѣ. Напиши ѣ на отрѣзъ, посылать или ѣтъ. А?

Сноски

¹) Галлицизмъ, не показывай Шишкову!

Примечания