Батюшков — Гнедичу Н. И., конец апреля 1811.

— (Стр. 120). Стихотвореніе Батюшкова „Къ Мальвинѣ“ (т. I, стр. 34—35) было ѣщено не въ I-мъ, а во II-мъ томѣ „Собранія“ Жуковскаго; первоначально же оно появилось не въ Лицеѣ, а въ Сѣверномъ Вѣстникѣ. Прочія упоминаемыя Батюшковымъ піесы см. въ т. I, стр. 1—4, 87—90, 122—124. Переписку Державина съ Ал. Ив. Тургеневымъ по поводу „Собранія“ см. въ Соч. Державина, 1-е акад. изд., т. VI, стр. 208—214, 849—850. Въ „Собраніи“ Жуковскаго помѣщены были слѣдующія стихотворенія Шишкова: въ ч. II — „Умирающее дитя“, „Фіялка и терновникъ“, „Сладость благотворительности“ и „Похвала зимѣ“, въ ч. V. — „Надпись къ монументу Суворова“.

— (Стр. 121). Стихи кн. Вяземскаго на кн. Шаликова, безъ сомнѣнія — ѣ, начало которыхъ сообщено М. А. Дмитріевымъ въ его „Мелочахъ изъ запаса моей памяти“, изд. 2-е, стр. 94—95, и которые напечатаны въ Соч. кн. Вяз. т. III, стр. 275—279, при чемъ невѣрно отнесены къ 1822 г. Въ т. II настоящаго изданія, стр. 394, ошибочно сказано, что они вовсе не вошли въ изданіе Сочиненій кн. Вяземскаго.

— (Стр. 121). Подъ „засѣданіемъ“ лицея слѣдуетъ разумѣть открытіе Бесѣды любителей русскаго слова. Первое ея засѣданіе состоялось 14-го марта 1811 г.; оно описано Я. К. Гротомъ въ Соч. Державина, 1-е акад. изд., т. VIII, стр. 906—907; извѣстіе о немъ въ Сѣв. Почтѣ 1811 г., № 24.

— (Стр. 121 г., ум. въ январѣ 1813) — личность очень замѣчательная. Старшій сынъ княгини Натальи Петровны Голицыной (la princesse moustache), извѣстной въ свое время по уму, по значенію при дворѣ Екатерины и Маріи Ѳеодоровны и, наконецъ, по умѣнью устраивать свои дѣла, онъ былъ очень уменъ и получилъ, вмѣстѣ съ своимъ братомъ, кн. Дмитріемъ (впослѣдствіи извѣстнымъ Московскимъ генералъ-губернаторомъ), прекрасное по своему времени образованіе: сперва онъ учился дома, а затѣмъ  г. былъ отправленъ, подъ надзоромъ Француза Оливье, въ Страсбургъ, гдѣ въ теченіе пяти лѣтъ слушалъ курсъ въ университетѣ¹); послѣ того онъ, съ матерью и братомъ, путешествовалъ по Швейцаріи, Германіи и Англіи и, наконецъ, прожилъ нѣкоторое время въ Парижѣ, при чемъ Голицыны представлялись ко французскому двору, а въ домѣ ихъ „собиралось все, что считалось тогда знаменитымъ по роду, богатству, уму и славѣ“ (Михайловскій-Данилевскій. Императоръ Александръ и его сподвижники, т. III, № 2; Серчевскій. Записки о ѣ кн. Голицыныхъ, стр. 108—109). По возвращеніи въ Россію въ 1790 г., началась дѣйствительная служба кн. Бориса: еще пяти лѣтъ записанный въ гвардію, онъ на 22-мъ году былъ уже капитаномъ-поручикомъ и участвовалъ въ Польской компаніи 1794 г., а въ 1796 г. получилъ чинъ полковника и занялъ должность гофмаршала при вновь образованномъ дворѣ в. князя Константина Павловича (Архивъ кн. Воронцова, ч. VIII, стр. 131). Въ эту пору „очаровательный“, по выраженію гр. Ѳ. В. Растопчина, князь Борисъ былъ первымъ львомъ и законодателемъ модъ въ высшемъ петербургскомъ обществѣ (тамъ же, стр. 85; ср. Осьмнадцатый вѣкъ, кн. I, стр. 416) и, какъ отличный танцоръ, получилъ прозваніе: Boris-Vestris (Девятнадцатый вѣкъ, кн. I, стр. 34). Въ короткое царствованіе Павла кн. Борисъ достигъ чина генералъ-лейтенанта, но въ 1800 г. былъ отставленъ отъ службы (Серчевскій, стр. 107; Молва 1857 г., стр-276). По воцареніи Александра кн. Борисъ снова вступилъ въ военную службу, затѣмъ  г., но въ 1812 г. опять надѣлъ военный мундиръ, участвовалъ со славой въ Отечественной войнѣ и умеръ отъ ранъ, полученныхъ подъ Бородинымъ (Серчевскій, стр. 107; кн. Н. Н. Голицынъ, Матеріалы для полной росписи кн. Голицыныхъ. Кіевъ. 1880, стр. 37, 148—149; Д. Д. Благово. Разсказы бабушки, стр. 112, 237).

Князь Борисъ воспитался главнымъ образомъ на французской литературѣ. родной языкъ онъ зналъ хуже французскаго, на которомъ даже писалъ стихи (Шишковъ. Записки. Берлинъ. 1870, т. I, стр. 115; Р. Архивъ 1879 г., кн. I, стр. 488; Соч. кн. Вяземскаго, т. VIII, стр. 489—490); вѣроятно, пребываніе въ ѣ познакомило его отчасти и съ нѣмецкою литературой: онъ восхищался „Мессіадой“ Клопштока и „Вертеромъ“, знакомъ былъ и съ тѣмъ литературно-общественнымъ движеніемъ въ Германіи, которому усвоено названіе Sturm- und Drangperiode; это видно изъ статьи его о весьма малоизвѣстномъ нѣмецкомъ писателѣ Гаспарѣ Ризбекѣ (1750—1786), котораго князь Борисъ, вѣроятно, зналъ лично; упоминаемая статья кн. Голицына напечатана въ Mercure de France 1788 г., іюля 12-го (какъ эта статья, такъ и другія сочиненія кн. Бориса, изданныя во Франціи, указаны кн. Н. Н. Голицынымъ въ упомянутыхъ выше „Матеріалахъ“). Вообще, въ теченіе своей молодости, кн. Б. Вл. Голицынъ представляется типомъ той русской молодежи, образованной на иностранный ладъ, которая чуждалась всякаго умственнаго движенія въ родной странѣ. Но когда, въ особенности послѣ Тильзитскаго мира, въ нашемъ обществѣ и особенно въ литературѣ послѣдовалъ взрывъ противъ „галломаніи“ Голицынъ съ увлеченіемъ примкнулъ къ этому движенію. Любопытный разсказъ о такомъ его обращеніи находимъ въ „Запискахъ о 1812 ѣ“ С. Н. Глинки (стр. 321—323): „Кн. Б. В. Голицынъ готовился къ 1812 году на поприщѣ новаго преобразованія своего. Уклонясь на время отъ службы, съ жаромъ юноши посвятилъ себя новому ученію. Поэтъ сказалъ: „Учиться никогда не поздно“. И съ какимъ восторгомъ Борисъ Владиміровичъ приступилъ къ переученію самого себя! Приглася однажды въ гости А. Ѳ. Мерзлякова, К. Ѳ. Калайдовича и меня, бывшаго издателя Р. Вѣстника, князь сказалъ: „Я хочу учиться въ Россіи по русски и быть Русскимъ. Много читалъ я по французски и, къ стыду моему, мало занимался русскимъ. Катонъ Старшій принялся за греческую азбуку; нѣкоторые осуждали его за то, но не я. Приступая къ русскому ученію, скажу по русски: вѣкъ живи, вѣкъ учись“. Былъ вечеръ, былъ ужинъ; князь убѣдилъ профессора Мерзлякова преподавать ему русскую словесность, а студента Калайдовича — русскую исторію, а меня просилъ какъ можно ѣе помѣщать въ Русскомъ Вѣстникѣ статей о древней и новой Россіи. Вскорѣ послѣ этого появилась въ изданіи моемъ статья о памятникахъ въ Россіи. Прихожу въ одно утро къ поэту нашему И. И. Дмитріеву и слышу отъ него, что кн. Б. Вл. въ восхищеніи отъ моей статьи. „Но“ примолвилъ Иванъ Ивановичъ, — „я сказалъ, что тутъ много давно извѣстнаго“. „Но не для меня“, отвѣчалъ князь. Кромѣ ученія русской словесности и исторіи отечественной, русскій ученикъ завелъ у себя русскіе вечера. Съѣзжались; читали все русское. На эрмитажныхъ вечерахъ Екатерины Второй за впускъ французскаго слова въ рѣчь русскую отчитывались нѣсколькими страницами пресловутой „Телемахиды“. Этой кары не было на нашихъ вечерахъ, но Б. Вл. настоятельно просилъ, чтобы останавливали его, когда къ русскому примѣшаетъ французское“. Обстоятельства, о которыхъ говоритъ Глинка, относятся приблизительно къ 1808—1809 гг.; въ пятой части Вѣстника, въ 1809 году, была напечатана упоминаемая Глинкой статья „Историческіе памятники въ Россіи“. О томъ, чтобы Калайдовичъ преподавалъ Голицыну русскую исторію, мы не нашли свѣдѣній въ біографіи перваго; но что касается Мерзлякова, то онъ дѣйствительно открылъ въ домѣ князя, на Старой Басманной, публичный курсъ словесности; бесѣды эти происходили въ теченіе великаго поста 1812 г., по два раза въ недѣлю, въ присутствіи самой избранной публики, при чемъ прочитана была вся теорія изящныхъ наукъ (Словарь профессоровъ Московск. университета, т. II, стр. 61—62). Вѣстникъ Европы, въ своихъ „Московскихъ запискахъ“, тогда же отдавалъ отчетъ о содержаніи этихъ чтеній. Ранѣе того, въ 1810 г., кн. Борисъ Владиміровичъ подалъ Шишкову мысль обратить тѣ литературные вечера, которые происходили въ его ѣ и въ домахъ его пріятелей, въ общественныя собранія, и изъ этого предложенія возникла столь извѣстная Бесѣда любителей русскаго слова (Записки Шишкова, ч. I, стр. 115). Очевидно, Голицынъ питалъ убѣжденіе, что поощреніе меценатовъ должно содѣйствовать успѣхамъ русской словесности.

Войдя такимъ образомъ въ интересы чуждой ему дотолѣ русской литературы, кн. Б. В. Голицынъ рѣшился высказать нѣкоторыя свои мысли по этому предмету. Случай къ тому подало слѣдующее: Еще въ началѣ  г. Дмитріемъ Ивановичемъ Пименовымъ былъ сдѣланъ новый переводъ „Мыслей“ (Maximes) Ла-Рошфуко (Жихаревъ. Днев. чиновн. въ Отеч. Зап. 1855 г., т. CI, стр. 133). Пименовъ этотъ былъ питомецъ князя Бориса (Соч. кн. Вяз., т. IX, стр. 10); по поводу его труда Голицынъ и написалъ „Réflexions sur les traducteurs russes et particulièrement sur ceux des Maximes de La Rochefoucauld“. Сокращенный переводъ этой статьи князя былъ приложенъ къ переводу Пименова, изданному въ 1809 г. въ Москвѣ, подъ заглавіемъ: „Нравственныя правила герцога де-ла Рошефуко“, а затѣмъ, въ 1811 г., та же статья появилась въ Петербургѣ, въ видѣ отдѣльной брошюры, въ подлинникѣ и безъ сокращеній²). Это и есть та „книга Голицына о русской литературѣ“, о которой упоминаетъ Батюшковъ. Князя Бориса уже давно занимала мысль о важности переводныхъ трудовъ; онъ говорилъ объ этомъ еще въ своей статьѣ о Ризбекѣ„Réflexions“ онъ касается этого вопроса довольно подробно. Тутъ онъ разъясняетъ, что хорошіе переводы классическихъ произведеній иностранныхъ литературъ — дѣло нелегкое и требующее особеннаго таланта; въ литературахъ зрѣлыхъ подобные труды и ихъ исполнители пользуются большимъ уваженіемъ, тѣмъ болѣе справедливымъ, что хорошій переводчикъ не упускаетъ случая снабдить сдѣланное имъ переложеніе своими толкованіями и цѣнными разъясненіями о томъ, какихъ правилъ онъ держался въ своемъ трудѣ. Не таковы, по мнѣнію князя, переводчики русскіе: они строго ограничиваются ролью передатчиковъ чужихъ мыслей; о своихъ собственныхъ мнѣніяхъ (если у нихъ есть таковыя) они не проронятъ ни слова, равно какъ вообще объ авторѣ подлинника. Если подлинникъ оказался для нихъ не ясенъ въ какомъ-либо мѣстѣКромѣ того, Голицынъ осуждаетъ русскій обычай переводить классическихъ авторовъ, древнихъ и новыхъ, не съ подлинника, а съ переводовъ; въ примѣръ указаны переводы Гомера — съ англійскаго, Тасса, Фильдинга, драмъ Шиллера — съ французскаго, Адама Смита — съ нѣмецкаго, и въ шутку прибавлено, что вскорѣ мы дождемся, какъ „кн. Ш. или кто другой изъ любимыхъ авторовъ переведетъ на новую русскую „рѣчь“ сочиненія Ломоносова и Сумарокова съ варварскаго французскаго переложенія Попандопуло. Подобный трудъ“, продолжаетъ кн. Голицынъ, — „становится тѣмъ болѣе необходимымъ, что подлинныя сочиненія названныхъ авторовъ признаются нынѣ написанными на старомъ русскомъ языкѣ, и что языкъ русскій значительно усовершенствовался съ тѣхъ поръ. Это послѣднее послѣднихъ двадцати лѣтъ подъ названіемъ чувствительныхъ путешествій, и слогъ которыхъ ни мало не похожъ на ломоносовскій. Только наша литература представляетъ примѣры подобныхъ странностей. У насъ нѣтъ здравой критики, а снисходительность литературныхъ сужденій такова, что все признается годнымъ... Ничто не считается ни дурнымъ, ни очень хорошимъ; всѣ готовы извинять другъ друга, потому что вообще приходится многое прощать другъ другу. При такомъ порядкѣ вещей посредственность процвѣтаетъ, и самые таланты, вездѣ не на столько многочисленные, чтобъ остановить теченіе, утѣшаютсясвѣтъ, при такой снисходительности, произведеньица, которыя, подверглись бы нѣкоторой опасности при болѣе строгихъ требованіяхъ“. Таково, въ краткихъ словахъ, содержаніе первой части разсужденія Голицына; во второй онъ обращается къ разбору труда Пименова сравнительно съ двумя прежними переводами Ла-Рошфуко и, отдавая предпочтеніе послѣднему переводчику передъ его предшественниками, указываетъ и на недостатки новаго перевода.

Изъ этого обзора книжки Голицына, заинтересовавшей Батюшкова, видно, что она коснулась лишь немногихъ обстоятельствъ тогдашняго состоянія нашей литературы. Батюшковъ, еще не читавъ книги, полагалъ, что Голицынъ „разбранилъ въ ней и Шишкова, и Карамзина“. На дѣлѣ этого нѣтъ, и только мимоходомъ брошенные авторомъ намеки на сентиментализмъ и „новый слогъ“ могутъ быть отнесены къ Карамзину и, главнымъ образомъ, къ его подражателямъ. Съ другой стороны, нѣтъ у Голицына брани и на Шишкова; въ этомъ смыслѣ можно понять развѣ только осужденіе старыхъ дурныхъ переводовъ, чему Голицынъ приводитъ ѣсколько примѣровъ. Вообще можно сказать, что Голицынъ, стоя не слишкомъ близко къ тогдашнему литературному движенію, избѣгъ крайностей, и потому его сужденія оказались довольно подходящими къ истинному положенію дѣла.

— (Стр. 122). „Другой Голицынъ“, сочинившій „русскую книгу для постниковъ“, есть князь Алексѣй Петровичъ, довольно плодовитый авторъ конца XVIII в. и начала XIX. Его не должно смѣшивать съ соименнымъ и современнымъ ему Голицынымъ, княземъ Алексѣемъ Ивановичемъ. По изслѣдованіямъ кн. Н. Н. Голицына (Матеріалы для полной росписи кн. Голицыныхъ, стр. 146—147), князю Алексѣю Петровичу принадлежатъ литературные труды, поименованные въ „Росписи“ Смирдина, под слѣдующими  I. М. 1796. Упоминаемая Батюшковымъ книга слѣдующая: „Собраніе отрывковъ, взятыхъ изъ нравственныхъ и политическихъ писателей“. Перевелъ съ французскаго Г... М. 1811. Сюда входятъ статьи, выбранныя изъ сочиненій Сабатье-де-Кастра, г-жи Жанлисъ, аббата Мори и нѣкоторыхъ другихъ французскихъ писателей, враждебно относившихся къ свободомыслію XVIII в. Нашъ переводчикъ, раздѣлявшій ихъ образъ мыслей, въ предисловіи къ своему труду возстаетъ противъ свободы мысли и книгопечатанія и приводитъ въ примѣръ Францію, испытавшую всѣ ужасы революціи вслѣдствіе злоупотребленія этою свободой. Находя необходимымъ обуздать „вольности книгопечатанія“ и въ Россіи, князь А. П. Голицынъ говоритъ: „Въ Россіи должно смотрѣть болѣе за трудами переводчиковъ, нежели авторовъ: сіи удерживаются страхомъ, дабы не отвѣчать или даже не быть наказану за вредныя сочиненія. Переводчикъ же не можетъ имѣть сего страха, переводя съ иностранныхъ языковъ книги, которыя у насъ въ такомъ употребленіи и публично продаются“. Признавая, что „съ нѣкотораго всѣхъ классахъ ежедневно умножаетъ вкусъ къ чтенію“, кн. Голицынъ возстаетъ противъ высказанной Карамзинымъ (въ статьѣ „О книжной торговлѣ и любви къ чтенію въ Россіи“ — В. Евр. 1802 г., ч. III, № 9) мысли, что чтеніе даже самыхъ посредственныхъ романовъ способствуетъ нѣкоторымъ образомъ просвѣщенію. Голицынъ находитъ подобный взглядъ порочнымъ и опаснымъ, ибо романы вообще, и „мечтательныя сочиненія“ Вольтера, Дидро и г-жи Сталь въ особенности, „развращаютъ сердце и научаютъ нѣкоторый классъ людей тому, что знать для ихъ счастія чрезвычайно вредно... Возможность читать за самую умѣренную цѣну сидѣльцы и всякаго званія люди пользуются, отвращаетъ ихъ отъ занятій своею должностію и научаетъ обо всемъ ложно судить и умствовать. Въ Россіи есть такой классъ людей, для которыхъ сіи самыя книги еще вреднѣе, напримѣръвидѣлъ у одного изъ такихъ крестьянъ два тома Вольтеровыхъ сочиненій, конечно, совсѣмъ не нужныхъ быть переведенными, о которыхъ сей ѣкъ такія дѣлалъ разсужденія, что нельзя было не поразиться его беззаконіемъ. Сіи самые крестьяне большую часть года ѣздятъ дѣлами по всѣмъ ярмаркамъ и по всѣмъ рѣдко живутъ дома и часто, возвращаясь назадъ, вмѣсто денегъ привозятъ развратные нравы“. Разсужденія свои на эту тему Голицынъ оканчиваетъ такъ: „ѣ чувствительныя путешествія, писанныя противъ опыта и разсудка, никогда не могли меня увѣрить, чтобъ быть невиннымъ и имѣть всѣ добродѣтелидеревнѣ“. По мнѣнію кн. Голицына, вліяніе французскихъ философовъ XVIII ѣтія отразилось самымъ гибельнымъ образомъ и на Пруссіи и вообще на всей сѣверной Германіи, гдѣ „скромныя добродѣтели замѣнились ужаснымъ развратомъ, который сильнѣе, нежели во Франціи, и по національному характеру ѣмъ болѣе не искоренимъ“. Главнымъ виновникомъ этого зла Голицынъ считаетъ Фридриха Великаго, „утвердившаго свою славу на вольнодумствѣ и старавшагося снискать одобреніе и хвалу философовъ, самопроизвольно раздававшихъ грамоты на безсмертіе“. Королю Прусскому онъ противополагаетъ Екатерину II, „ которая переписывалась съ тѣми совѣтами, но не одобряла ихъ богохуленія, не позволяла вольности книгопечатанія и сама своими поступками подавала примѣръ добродѣтелей, составлявшихъ счастіе народовъ“. Говоря о состояніи народной нравственности въ Россіи, Голицынъ находитъ, что „всеобщій духъ еще хорошъ“, но ѣтуетъ „смотрѣть за жителями обѣихъ столицъ, гдѣ “. Въ подтвержденіе своей мысли онъ приводить слѣдующіе факты: „Мы видимъ, что большое число дворянъ хвастается своимъ беззаконіемъ, явно пренебрегаетъ давно уже принятые обычаи, ставитъ себѣ въ честь, ѣръ, казаться безъ маски въ публичномъ маскарадѣ во вторникъ на первой недѣлѣ молитвѣ. Удивительно ли, что народъ, подражая тѣмъ, которые должны давать ѣръ, въ тотъ же самый день наполняетъ всѣ иностранные трактиры въ окрестностяхъ Петербурга, разсуждая, какой долгъ религіи можно исполнить съ большею или меньшею точностію?.. Нельзя не поразиться такою перемѣноюобразѣ жизни мѣщанъ обѣихъ столицъ, а особливо въ ѣ. Большое число Русскихъ, съ нѣкотораго времени путешествующихъ съ господами, привозятъ изъ чужихъ краевъ идеи и мнѣніяперемѣнѣ. Во многихъ переднихъ знатныхъ господъ, по милости дурныхъ романовъ, всякій день переводимыхъ, слуги знаютъ, что философъ и славный человѣкъ воровалъ и былъ лакеемъ. Сколько людей сего званія, по ѣру своихъ господъ, пренебрегаютъ уже ходить въ церковь, нѣсколько лѣтъ сряду не говѣютъ видѣли или слышали въ чужихъ краяхъ“. (В. С.).

Сноски из примечаний

¹ ) ѣдѣнія о заграничномъ ученіи князей Бориса и Димитрія Голицыныхъ сообщены въ біографіи послѣдняго, въ сборникѣ „Имп. Александръ и его сподвижники“, т. III; но тамъ сказано, что братья обучались въ Страсбургской военной академіи; между ѣмъ такого учрежденія вовсе не существовало тогда въ Страсбургѣ; за то тамъ находился извѣстный половинѣ XVIII вѣка, не мало и русскихъ юношей; сюда же посылаемы были, для слушанія ѣкоторыхъ курсовъ, и питомцы Парижской военной школы (см. Е. Seigneurlet. L’Alsace française. Strasbourg pendant la Révolution. P. 1881, гл. VII). Вѣроятнослужбѣ Голицыны.

² ) Книга Пименова намъ не извѣстнапомѣщенный въ ней переводъ статьи Голицына сдѣланъ съ сокращеніями, объ этомъ сказано въ предисловіи къ ѣльному изданію „Réflexions“.