Батюшков — Гнедичу Н. И., 9 февраля 1810.

— (Стр. 76). ...„Я давно бы уѣхалъ въ лѣса пошехонскіе опять жить съ волками и съ китайскими тѣнями воображенія“ и т. д. Батюшковъ такъ проникнутъ литературными воспоминаніями даже въ своей перепискѣ, что и въ этихъ словахъ можно ѣть какъ бы отзвукъ слѣдующихъ стиховъ Карамзина (Посланіе къ А. А. Плещееву):

Что жь дѣлать намъ? Уже ль сокрыться
Въ пустыню Муромскихъ лѣсовъ,
Въ какой-нибудь безвѣстный кровъ
И съ міромъ на всегда проститься...

и Дмитріева (сказка „Причудница“):

Средь страшныхъ Муромскихъ лѣсовъ,
         Жилища вѣдьмъ, волковъ,
Разбойниковъ и злыхъ духовъ.

— ( 76). „Маленькая тѣнь“ — такъ названъ въ „Видѣніи на берегахъ Леты“ (т. II, стр. 79) А. Ѳ. Мерзляковъ. Объ отношеніяхъ къ нему Батюшкова см. т. II, стр. 506—507.

— (Стр. 77). Батюшковъ зналъ археолога-художника Александра Ивановича Ермолаева по дому Оленина, въ Москвѣ же надѣялся встрѣтиться съ нимъ потому, что именно въ 1809 и 1810 гг. Ермолаевъ совершалъ, вмѣстѣ съ К. М. Бороздинымъ, археологическое путешествіе по Россіи, о чемъ упомянуто выше (стр. 611).

Ермолаевъ (род. въ 1780 г., ум. въ 1828) былъ уроженецъ Астрахани и воспитывался сперва въ домѣ сенатора Матвѣя вмѣстѣ съ сыномъ его Константиномъ, а затѣмъ былъ опредѣленъ въ Академію художествъ, гдѣ и кончилъ образованіе по архитектурному классу въ 1800 г. Уже въ это время онъ сталъ извѣстенъ Оленину, который опредѣлилъ его сперва въ канцелярію сената, а затѣмъ въ 1801 г. перевелъ въ канцелярію государственнаго совѣта, гдѣ Ермолаевъ и прослужилъ до своей смерти. Сверхъ того, съ 1808 г. онъ состоялъ помощникомъ хранителя рукописей въ Императорской Библіотекѣ, а съ 1816 г., по смерти П. П. Дубровскаго, хранителемъ ихъ. Наконецъ, съ 1817 г. онъ занималъ еще третью должность — сперва управляющаго письмоводствомъ, а потомъ конференцъ-секретаря въ Академіи художествъ (ѣв. Пчела 1828 г. № 88; Сборн. II-го отд. Акад. Н., т. V, вып. 2, стр. 403—404). Еще въ бытность свою воспитанникомъ Академіи, Ермолаевъ подружился со своимъ товарищемъ по ученію А. Х. Востоковымъ и до конца жизни сохранилъ съ нимъ пріятельскія отношенія. Рано пробудился въ Ермолаевѣ интересъ къ отечественной археологіи. Въ 1802 году ему пришлось сопровождать Оленина въ поѣздкѣ по Россіи, и уже изъ этого путешествія онъ писалъ Востокову письма, свидѣтельствующія о томъ сильномъ впечатлѣніи, какое производили на него памятники старины. Такъ, напримѣръ, о Новгородѣ, гдѣ онъ пробылъ всего нѣсколько часовъ, онъ говорилъ слѣдующее„Въѣхавъ въ городъ, я почувствовалъ что-то такое, чего тебѣ описать не умѣю. Исторія Новгорода представилась моему воображенію; я думалъ видѣть на яву то, что знаю по описанію; при видѣ каждой старинной церкви, приводилъ я себѣ на память какое-нибудь дѣяніе изъ отечественной исторіи. Воображеніе мое созидало огромныя палаты на всякомъ мѣстѣ, которое представлялось глазамъ моимъ. Гдѣ теперь хоромы посадника Добрыни? думалъ я самъ въ себѣовладѣвала онымъ. Наконецъ, представилась мнѣ старинная стѣна крѣпости (по старинному — дѣтинца или тверди). Какой прекрасный видъ! Стѣна уже получила цвѣтъ подобный ржавчинѣ, который гораздо темнѣе наверху, нежели внизу, и весьма походитъ на архитектурное пестрѣніе. Зубцы по большей части обвалились, а на ихъ ѣстѣ растетъ трава и небольшіе березовые кустики... Въ нѣкоторомъ разстояніи отъ стѣны внутри крѣпости есть башня, которая, по увѣренію нѣкоторыхъ людей, составляла часть княжескихъ теремовъ. Не знаю, правда ли это, однакоже, когда мнѣ о томъ сказали, то старинная башня сдѣлалась для меня еще интереснѣе. Здѣсь, можетъ быть, писана „Русская Правда“. Все это, конечно, только мечтанія молодаго человѣка, но въ нихъ нельзя не видѣть чѣмъ во всѣхъ тѣхъ разглагольствованіяхъ, которымъ такъ охотно предавались другіе тогдашніе почитатели старины, въ родѣ, напримѣръ, А. А. Писарева. Поэтому-то Ермолаевъ скоро перешелъ отъ мечтаній къ дѣлу, обратился къ настоящимъ научнымъ изысканіямъ и сдѣлался дѣятельнымъ сотрудникомъ А. Н. Оленина и К. М. Бороздина по этой части. Рядъ работъ Ермолаева съ Оленинымъ начинается знаменитымъ, изданнымъ въ 1806 г., изслѣдованіемъ о Тмутороканскомъ камнѣ — трудомъ, которымъ положено начало русской палеографіи. Затѣмъ Ермолаевъ изготовлялъ для Оленина разные археологическіе рисунки и помогалъ ему своими палеографическими свѣдѣніями. Памятникомъ трудовъ его съ Бороздинымъ остается хранящійся въ Императорской Публичной Библіотекѣ совмѣстнаго археологическаго путешествія по Россіи въ 1809—1810 гг. Уцѣлѣвшее изъ этой поѣздки письмо Ермолаева къ преосв. Евгенію показываетъ, какъ созрѣлъ молодой любитель археологіи со времени своего путешествія съ Оленинымъ; въ письмѣ къ Евгенію уже нѣтъ прежнихъ мечтаній: ихъ замѣнили точныя указанія и справки о памятникахъ древности, дотолѣ вовсе не привлекавшихъ къ себѣ вниманія ученыхъ. Кромѣ свѣдѣніями преосв. Евгенію и Карамзину, и оба они высоко цѣнили его точныя и обстоятельныя указанія; Карамзинъ называетъ его „знатокомъ нашей древности“ (Ист. гос. Росс, т. I, прим. 323); Евгеній находилъ, что „сего знатока у нашей словесности, можетъ быть, навсегда отняли его должности“ (Сборн. II-го отд. Ак. Н., т. V, вып. 2, стр. 23). Востоковъ, съ своей стороны, полагалъ, что Ермолаевъ „всѣхъ способнѣе былъ бы издать палеографію русскую“ (тамъ же, стр. 22). Дѣйствительносвидѣтельства современныхъ ему ученыхъ, кое-какія замѣчанія его, ѣянныя въ ихъ трудахъ, и нѣсколько писемъ его къ Евгенію и Востокову (первыя изданы А. Ѳ И. Срезневскимъ въ Сборн. II-го отд. Ак. Н., т. V).

Вигель, познакомившійся съ Ермолаевымъ у Оленина, называетъ его (Воспоминанія, ч. III, стр. 153) „скромнымъ, молчаливымъ и ученымъ человѣкомътѣхъ людей, кои, оторвавшись отъ житейскаго, всѣмъ духомъ своимъ погружаются въ любимую науку“. Но какъ мы уже ѣли по письмамъ Ермолаева, наука не сдѣлала его сухимъ, одностороннимъ спеціалистомъ. То же подтверждаютъ и нѣкоторыя  85, 94). Батюшковъ, въ тогдашнюю пору своихъ антинаціональныхъ увлеченій, не умѣлъ понять значенія работъ Ермолаева по русской археологіи, и потому, въ одномъ изъ писемъ своихъ къ Гнѣдичу, выражалъ удовольствіе, что онъ „ѣсто узорокъ, что на древнихъ кружкахъ, рисуетъ купидоновъ“; но это только доказываетъ, что Ермолаевъ, какъ истинно просвѣщенный человѣкъ, способенъ былъ не только интересоваться русскими древностями, но и сочувствовать классическому искусству.

— (Стр. 77 А. Ефремовъ, въ примѣчаніи къ этому письму, сообщаетъ слѣдующее: „На этомъ ѣ печати не сохранилось, но на конвертахъ другихъ писемъ этого же времени встрѣчаются двѣ разныя печати: 1-я — съ изображеніемъ Амура, цѣлующаго Ευτηχια μου“ (Р. Старина 1874 г., т. X, стр. 387).

— (Стр. 77). О „ѣ“ Гнѣдича есть замѣткаВѣстникѣ Европы 1810 г., ч. XLIX, № 3, стр. 229—231; статья написана по поводу представленія „Леара“ въ Москвѣобѣщано возвратиться еще разъ къ этой трагедіи. Вторично о „Леарѣ“ говорится въ ѣстникѣ Европы 1811 г., ч. LX, № 22, стр. 148—151.