• Приглашаем посетить наш сайт
    Прутков (prutkov.lit-info.ru)
  • Батюшков — Гнедичу Н. И., 1 ноября 1809.

    Батюшков К. Н. Письмо Гнедичу Н. И., [кончено и послано 1 ноября 1809 г. Деревня] // Батюшков К. Н. Сочинения: В 3 т. — СПб.: П. Н. Батюшков, 1885—1887.

    Т. 3. — 1886. — С. 51—58.


    XXXII.

    Н. И. Гнѣдичу.

    ——

    (Кончено и послано 1-го ноября 1809 г. Деревня).

    Г-жа Севинье, любезная, прекрасная Севинье говоритъ, что еслибъ она прожила только двѣсти лѣтъ, не болѣе, то сдѣлалась бы совершенною женщиною. Если я проживу еще десять лѣтъ, то сойду съ ума. Право, жить скучно; ничто не утѣшаетъ. Время летитъ то скоро, то тихо; зла болѣеболѣе, нежели ума; да что и въ умѣ?... Въ домѣ у меня такъ тихо; собака дремлетъ у ногъ моихъ, глядя на огонь въ печкѣ; сестра въ другихъ комнатахъ перечитываетъ, я думаю, старыя письма.... Я сто разъ бралъ книгу, и книга падала изъ рукъ. Мнѣ не грустно, не скучно, а чувствую что-то необыкновенное, какую-то душевную пустоту.... Что дѣлать? Развѣ поговорить съ тобою?

    Я подумалъ о томъ, что писалъ къ тебѣ въ послѣднемъ письмѣ, и невольно засмѣялся. Какъ иногда ѣкъ бываетъ глупъ!

    1-е дурачество: я сравнялъ себя съ Дмитріевымъ, назначилъ себѣ мѣсто ступенью ниже его!... Бога ради, не напечатай этого! Да и не читай никому!... 2-е дурачество: говорилъ тебѣ о какой-то миссіи.... Не во снѣ ли я?... Надѣюсь, что ты это все прочитаешь хладнокровно, пожмешь плечами, положишь въ ящикъ, замкнешь, и дѣлу квитъ. Но кто, мой другъ, всегда бывалъ въ полномъ разумѣ! И что это разумъ? Что онъ такое? Не сынъ ли, не братъ ли, лучше сказать, тѣла нашего? Право, что плели метафизики — похоже на паутину, гдѣ мы, бѣдныя мухи, увязаемъ то ногой, то крыломъ, тогда какъ можемъ благополучно и мимо, то-есть, и не разсуждать объ этомъ. Послушай Власьевны въ ѣ:

    Ѳадей. Власьевна, отчего коли спишь, хотя глаза зажмурены, а видишь?

    Власьевна. Это не видишь, а думаешь.

    Ѳадей. А что такое думать?

    Власьевна. Я и сама не знаю.

    Я и самъ не знаю — безподобное слово! И впрямь, что мы знаемъ? Ничего. Вотъ какъ мысли мои улетаютъ одна отъ другой. Говорилъ объ одномъ, окончилъ другимъ. Не мудрено, мой другъ. Въ этой безмолвной тишинѣ голова не голова. Однакожь обстоятельства не позволяютъ выѣхать. Я бы могъ, правда, ѣхать, напримѣръ, въ Вологду, но что тамъ дѣлать? Здѣсь мѣрѣ наединѣ съ сестрой Александрой (Варенька гоститъ у сестры), по крайней мѣрѣ съ книгами, въ тихой пріятной горницѣ, и я иногда веселъ, веселъ, какъ царь. Недавно читалъ Державина: Описаніе Потемкинскаго праздника. Тишина, безмолвіе ночи, сильное устремленіе мыслей, пораженное воображеніе, все это произвело чудесное дѣйствіе. Я вдругъ увидѣлъ передъ собою людей, толпу людей, свѣчки, апельсины, бриліанты, царицу, Потемкина, рыбъ, и Богъ знаетъ чего не увидѣлъ: такъ былъ пораженъ мною прочитаннымъ. Внѣ себя побѣжалъ къ ѣ.... «Что съ тобой?»... Оно, они!... «Перекрестись, голубчикъ!»... Тутъ-то я на силу опомнился. Но это описаніе сильно врѣзалось въ мою память. Какіе стихи! Прочитай, прочитай, Бога ради, со вниманіемъ: ничѣмъ, никогда я такъ пораженъ не былъ!

    Я надѣюсь, что ты уменъ и не прочиталъ моего послѣдняго письма Аннѣ Петровнѣ. Но если ты совершенно, по симпатіи со мной, потерялъ разсудокъ? Хорошо, что ей, а не другому, ибо

    Molti consigli delle donne sono
    Meglio improvviso che a pensarvi usciti;
    Chè questo è speciale, e proprio dono
    Fra tanti, e tanti lor dal ciel largiti.

    Ariosto.

    Если не поймешь, хотя не трудно понять твоей высокопарной латыни, то бѣды нѣтънѣтъ отвѣта; писалъ къ Алексѣю Николаевичу — нѣтъ отвѣта; нынѣ писалъ къ Ниловымъ — сердце говоритъ будетъ отвѣтъ. Крыловъ родился чудакомъ. Но этотъ человѣкъ загадка, и великая!... Играть и не проигрываться, скупость умѣть соединить съ дарованіями и рѣдкими, ибо еслибъ онъ болѣе трудился, болѣе занимался.... Но я боюсь разсуждать, чтобъ опять не завраться. Гоняются ли за тобой утренніе шмели? Мнѣ Милому Генію, и тебя бы не было на ту пору дома, то я такъ бы отбрилъ голубчика.... «Не вы ли тотъ великій духъ, который сочинилъ эпитафію на смерть статскаго совѣтника?» Я отвѣчаю: «Я».... «Позвольте мнѣ, пораженному явными чертами генія, простираться, если возможно, до вашей занимательности».... Я отвѣчаю все за тебя, какъ Скотининъ на перекличкѣ: «Я!» «Вотъ, милостивый государь, моя трагедія.... Кто болѣе вашего, кто справедливѣе васъ оцѣнитъ слабый, мерцающій лучъ неопытнаго генія?...» «Я!» Тутъ онъ мнѣ зѣваю. Наконецъ, есть всему конецъ, и трагедіямъ также: ты входишь.... и я указываю на переводчика Гомера и Танкреда.

    Вотъ канва, по которой вышить можно что хочешь. Я не знаю, какъ у тебя достаетъ терпѣнія слушать этотъ весь вздоръ? Но не слушать, наживешь враговъ такихъ, которые тебя свѣчой станутъ жечь.... Кстати спрошу тебя: что Шаховской написалъ хорошаго? Вотъ еще чудакъ не изъ послѣднихъ. Какъ онъ меня выхвалялъ въ глаза! Такъ что стыдно было за него. Какъ онъ меня, я чай, бранитъ за глаза! Такъ что стыдно за него. Честь Кодру-Жихареву! Не стыдно дѣлаться Панаромъ-водевильщикомъ? Въ его лѣта, дворянину, съ состояніемъ! Онъ точно съ дарованіями: это меня бѣситъ. Измайловъ плететъ, а не пишетъ. Безъ смака вовсе. Однакожь его проза вообще хороша и чиста. Что Беницкій? Продлите ему, боги, вѣку! Но онъ уже успѣлъ

    Пусть мигомъ догоритъ
    Его блестящая лампада;

    Въ послѣдній часъ его безсмертье озаритъ:
    Безсмертье — пылкихъ душъ надежда и награда!

    Я еще могу писать стихи, пишу кое-какъ. Но къ чести своей могу сказать, что пишу не иначе, какъ когда ядъ пса метроманіи подѣйствуетъ, а не во всякое время. Я боленъ этой болѣзнью, какъ Филоктетъ раною, то-есть, временемъ. Что у васъ новаго въ Питерѣ? Что дѣлаетъ Полозовъ? Онъ не пишетъ ни слова. Что Катенинъ нанизываетъ на конецъ строкъ? Я въ его лѣта низалъ не риѳмы, а что-то покрасивѣе, а ѣ.... пятьдесятъ мнѣ било.... а нынѣ, а нынѣ....

    А нынѣ мнѣ Эротъ сказалъ:
    «Бѣдняга, много ты писалъ
    «Безъ устали перомъ гусинымъ.
    «Смотри, завяло какъ оно!
    «Не долго притупить одно!
    «Вотъ на, пиши теперь куринымъ».

    Пишу, да не пишетъ, а все гнется.

    Красавицъ я ѣвалъ довольно
    И такъ, и сякъ, на всякій ладъ,
    Да нынѣ что-то не въ попадъ.
    Хочу запѣть — анъ, пѣтъ ужъ больно.
    «Что ты голубчикъ такъ охрипъ?»
    Къ гортани мой языкъ прилипъ.

    Вотъ мой отвѣтъ. Можно ли такъ состарѣться въ 22 года! Непозволительно!

    Какъ тебѣ понравилось Видѣніевѣрно тебя разсмѣшитъ. Онъ тутъ у мѣста. Славенофила вычеркни, да и все, какъ говорю, можешь предать огню и мечу.

    Къ кому здѣсь прибѣгнуть музѣ? Я съ тѣхъ поръ, какъ съ тобою разстался, никому даже и полустишія, не только своего, но и чужаго не прочиталъ? Съ какими людьми живу?...

    Deux nobles campagnards, grands lecteurs de romans,
    Qui m’ont dit tout Cyrus dans leurs longs complimens....

    Вотъ мои сосѣди! Прошу веселиться!

    Нѣтъ, не возможно читать русской исторіи хладнокровно, то-есть, съ разсужденіемъ. Я сто разъ принимался: все напрасно. Она дѣлается исторію среднихъ вѣковъ, читай басни, ложь, невѣжество нашихъ праотцевъ, читай набѣги Половцевъ, Татаръ, Литвы и проч., и если книга не выпадетъ изъ рукъ твоихъ, то я скажу: или ты великій, или мелкій человѣкъ. Нѣтъ середины! Великій, ибо видишь, чувствуешь то, чего я не вижу; мелкій, ибо занимаешься пустяками. Жанъ-Жакъ говоритъ:.... «Car ne vous laissez pas éblouir par ceux qui disent, que l’histoire la plus intéressante pour chacun est celle ce son pays. Cela n’est pas vrai. Il y a des pays dont l’histoire ne peut pas même être lue, à moins qu’on ne soit imbécile ou négociateur». Какая истина! Да Писареву до этого дѣла нѣтъ. Онъ пишетъ себѣ, что такой-то царь, такой-то князь игралъ на скомонѣхъ, былъ лицомъ ѣлъ, сѣкъ рынду батогами и проч.! Есть ли тутъ малѣйшее дарованіе? Не трудъ ли это, достойный Тредіаковскаго.... и академіи наградою?.... Притомъ отъ одного слова русское, некстати употребленнаго, у меня сердце не на мѣстѣ.... Скажу тебѣ еще, что я читалъ отъ великаго досуга и метафизику. Многое не понялъ, а что понялъ, тѣмъ недоволенъ. Напримѣръ, сочинитель Системы Природы похожъ на живописца, который всѣ краски смѣшалъ послѣ, кажется, говоритъ: «Отличи, коль можешь, бѣлое отъ чернаго, красное отъ синяго?» Наука тщетная и пустая! Это Дедаловъ лабиринтъ, въ которомъ быть надобно, но не иначе какъ съ нитью, то-естъ, съ разсудкомъ. Жаль, что эта нить тонка и гнила. Сей же самый сочинитель въ концѣ книги, разрушивъ все, смѣшавъ все, призываетъ природу и дѣлаетъ ее всему началомъ. Итакъ, любезный другъ, не возможно никому отвергнуть и не познать какое-либо начало; назови его, какъ хочешь, все одно; но оно существуетъ, то-есть, существуетъ Богъ. А отъ сего все заключить можно. Я знаю твои мысли, ты знаешь мои, и потому мимоходомъ это тебѣ сказалъ.

    Не знаю, читаешь ли ты Анахарсиса? Божественная книга. Не выпускай ее изъ рукъ, ибо она не только быть можетъ путеводителемъ къ храму древности или изящнаго, но исполнена здравой философіи.

    У меня мало книгъ, потому-то я одну и ту же перечитываю много разъ, потому-то, какъ скупой или любовникъ, говорю объ нихъ съ удовольствіемъ, зная, что тебѣ

    Писаревъ еще написалъ что-то, именно: Правила для актеровъ. Я изъ рецензіи вижу, что это вздоръ, даже въ эпиграфѣ ошибка противъ языка, непростительная члену академіи. Меня убиваетъ самолюбіе этихъ людей. Еслибъ они хотя языкомъ занимались, еслибъ хотя умѣли цѣнить дарованія чужія.... Но что я говорю? На это надобенъ умъ, а у нихъ этого-то и недостаетъ.

    Еще два слова: любить отечество должно. Кто не любитъ его, тотъ извергъ. Но можно ли любить невѣжество? Можно ли любить нравы, обычаи, отъ которыхъ мы отдалены вѣками и, что еще болѣе, цѣлымъ вѣкомъ просвѣщенія? Зачѣмъ же эти усердные маратели выхваляютъ все старое? Я умѣю разрѣшить эту задачу, знаю, что и ты умѣешьповѣрь мнѣ, что эти патріоты, жаркіе декламаторы, не любятъ или не умѣютъ любить Русской земли. Имѣю право сказать это, и всякій пусть скажетъ, кто добровольно хотѣлъ принести жизнь на жертву отечеству.... Да дѣло не о томъ: Глинка называетъ Вѣстникъ свой Русскимъ, какъ будто пишетъ въ Китаѣ для миссіонеровъ или пекинскаго архимандрита. Другіе, а ихъ тысячи, жужжатъ, нашептываютъ: русское, русское, русское.... а я потерялъ вовсе терпѣніе!

    Я посмѣялся твоему толкованію любви. Боюсь, чтобъ ты не учредилъ , который существовалъ въ Провансѣ, въ концѣ одиннадцатаго столѣтія. Тамъ эти полезныя задачи разрѣшали всячески и все по латыни. Красавицы слушали съ удовольствіемъ ученыхъ трубадуровъ, которые такъ хитро умѣли угадывать тайные сгибы ихъ сердецъ. Но насъ никто слушать не будетъ: такъ останемся всякій въ своемъ расколѣ. Притомъ же всякій любитъ какъ умѣетъ, ибо страсть любви есть Протей. Она принимаетъ разные виды, соображаясь съ сердцемъ любовника. Любовь есть.... но

    Je me sauve à la nage, et j’aborde où je puis.

    Прощай, до свиданія. Конст. Бат.

    Примечания

      XXXII. Н. И. ѢДИЧУ. 1-го ноября 1809 г. кончено и послано. Деревня. Напечатано въ Р. Старинѣ 1871 г., т. III, стр. 224—229.

    1. — (Стр. 52). Выписка изъ оперы Я. Б. Княжнина „Сбитенщикъ“ взята изъ 11-го явленія II-го дѣйствія.

    2. — (Стр. 53). „Описаніе торжества въ домѣ князя Потемкина по случаю взятія Измаила“, составленное Державинымъ въ 1791 г., см. въ т. I его Сочиненій, 1-е акад. изд., стр. 375—419.

    3. — (Стр. 53). Четыре стиха изъ Аріостова „Orlando furioso“ взяты изъ пѣсни XXVII-й, строфа 1-я.

    4. — ( 54). Степанъ Петровичъ Жихаревъ, по происхожденію изъ тамбовскихъ дворянъ, родился въ 1787 году, воспитывался въ Москвѣ сперва въ частномъ пансіонѣ Ронка, а потомъ, въ 1805—1806 гг., въ университетскомъ благородномъ пансіонѣ, при чемъ слушалъ лекціи въ университетѣ. Службу онъ началъ по министерству иностранныхъ дѣлъ, потомъ перешелъ въ министерство юстиціи (когда министромъ былъ Дмитріевъ), былъ оберъ-прокуроромъ въ сенатѣ и наконецъ сенаторомъ; кромѣ того, въ послѣдніе годы жизни онъ былъ предсѣдателемъ литературно-театральнаго комитета при дирекціи театровъ; умеръ 31-го августа 1860 года.

       А. Прокоповича-Антонскаго и ученикъ Мерзлякова, Жихаревъ еще на студенческой скамьѣ сталъ заниматься литературой, чему способствовало и хорошее знакомство его съ французскимъ и нѣмецкимъ языкомъ; кромѣ того, онъ съ ранней молодости былъ страстнымъ театраломъ и остался имъ на всю жизнь. Онъ писалъ стихи и драматическія произведенія. Стихотворенія его встрѣчаются въ Драм. Вѣстникѣ 1808 г., въ Чтеніяхъ въ Бесѣдѣ любителей русскаго слова 1812 г. (кн. VI) и въ Сынѣ Отечества 1816 г. (ч. 31); одно изъ нихъ попало даже во 2-е изданіе „Собранія образцовыхъ сочиненій“ (ч. V). Первымъ его драматическимъ опытомъ былъ переводъ оперы „Любовныя шутки“ (1804 г.); затѣмъ онъ принялся за сочиненіе трагедіи „Артабанъ“, и хотя его учитель Мерзляковъ называлъ ее , авторъ явился съ нею въ 1806 г. въ Петербургъ и желалъ зарекомендовать себя ею въ кругу здѣшнихъ писателей; „Артабанъ“, читанный имъ Державину, Дмитревскому, кн. Шаховскому и другимъ, никому не понравился, и вскорѣ авторъ самъ замѣтилъ, что его трагедія есть „смѣсь чуши съ галиматьею, помноженныя на ахинею“; тѣмъ не менѣе Жихаревъ проложилъ себѣ дорогу въ литературные и театральные кружки, сталъ своимъ человѣкомъ въ домахъ Державина и Шишкова, сошелся съ Шаховскимъ, Гнѣдичемъ, актеромъ Яковлевымъ и др. Въ ПетербургѣМосквѣ, онъ много занимался театромъ и самъ работалъ для сцены: въ 1809 г. онъ, вмѣстѣ съ Шаховскимъ, Гнѣдичемъ, Лобановымъ и Полозовымъ, участвовалъ въ переводѣ „Заиры“, а въ концѣ 1811 г. поставилъ на сцену переводы трагедіи Кребильона „Атрей“ и комедіи „Чортъ розоваго цвѣта“ (Араповъ. Лѣтопись р. театра, стр. 213). Ни одна изъ піесъ его напечатана не была. При устройствѣ Бесѣды любителей русскаго слова Жихаревъ былъ принятъ въ нее сотрудникомъ, а впослѣдствіи сталъ членомъ Арзамаса, въ ѣ котораго находилось нѣсколько товарищей его по Московскому благородному пансіону; арзамасское прозвище его былъ Громобой. Другой арзамасецъ, Ф. Ф. Вигель, оставилъ намъ, въ своихъ „Воспоминаніяхъ“ (ч. IV, стр. 169—170), слѣдующій любопытный, не смотря на нѣкоторыя фактическія неточности, очеркъ личности Жихарева: „Изъ деревни привезенъ былъ онъ въ Московскій университетскій пансіонъ и оттуда воротился опять въ провинцію, гдѣ и оставался лѣтъ до восемнадцати. Онъ принялъ всѣ ея навыки; съ большимъ умомъ, съ большими способностями, въ кругу образованныхъ людей, онъ никогда не могъ отстать отъ нихъ. Наружность имѣлъ онъ азіатскую: оливковый цвѣтъ лица, черные какъ смоль, кудрявые волосы, черные блистающіе глаза, но которые никогда не загорались ни гнѣвомъ, ни любовію и выражали одно флегматическое спокойствіе. Онъ казался мраченъ, угрюмъ, а не знаю, бывалъ ли онъ когда сердитъ или чрезвычайно веселъ. Образъ жизни тогдашнихъ петербургскихъ гражданскихъ ѣльцовъ имѣлъ великое сходство съ тѣмъ, который вели дворяне внутри Россіи. Тѣхъ и другихъ могъ совершенно развеселить одинъ только шумный пиръ, жирный обѣдъ и безпрестанно опоражниваемыя бутылки. Покинутую родину въ Петербургѣ обрѣлъ нашъ Жихаревъ у откупщиковъ, у оберъ-секретарей. Потомъ свелъ онъ дружбу съ Шаховскимъ и русскими актерами, что и вовлекло его въ литературу и даже въ Бесѣду, куда былъ принятъ онъ сотрудникомъ. Онъ принялся за трудъ, перевелъ трагедію „Атрей“, комедію „Розовый чортъ“, написалъ какую-то поэму „Барды“: все это ниже посредственности. Безвкусіе было главнымъ недостаткомъ его въ словесности, въ обществѣ, въ домашней жизни. У него былъ живъ еще отецъ, человѣкъ достаточный, но обремененный долгами; онъ поступалъ съ нимъ, какъ почти всѣ тогдашніе отцы, которые къ дѣтямъ не слишкомъ были чивы и требовали, можетъ быть — весьма справедливо, чтобы сынки сами ѣли наживать копѣйку. А Жихаревъ любилъ погулять, поѣсть, попить и самъ поподчивать: это заставило его войти въ долги и прибѣгать къ разнымъ изворотамъ (expèdiens, какъ называютъ ихъ Французы). Дурныя привычки, по нуждѣ въ молодости принятыя, къ сожалѣнію иногда отзываются и въ старости. Богъ вѣсть какъ приплелся онъ къ моимъ знакомымъ, вѣроятно — черезъ Дашкова, съ которымъ учился; только въ 1814 году нашелъ я его уже водвореннымъ между ними. Я не встрѣчалъ человѣка, болѣе готоваго на послуги, на одолженія: это похвальное свойство и оригинальность довольно забавная сблизили его со мною и съ другими“.

      Жихаревъ былъ плохимъ стихотворцемъ и драматургомъ; но онъ оставилъ русской ѣ драгоцѣнный вкладъ въ видѣ дневника, который велъ въ теченіе 45 лѣтъ. Къ сожалѣнію, изъ него издана только часть, а именно: 1) Записки современника съ 1805 по 1819 годъ. Часть I. Дневникъ студента. (С.-Пб. 1859), который обнимаетъ пребываніе автора въ Москвѣ и частью въ Липецкѣ со 2-го января 1805 г. по 22-е іюля 1806 г.; 2) продолженіе этихъ записокъ, печатавшееся въ Отечественныхъ Запискахъ 1855 года (семь статей), подъ заглавіемъ „Дневникъ чиновника“, и описывающее жизнь автора въ Петербургѣ съ 25-го августа 1806 г. по 31-е мая 1807 года; 3) извлеченіе, подъ названіемъ „Воспоминанія стараго театрала“, напечатанное въ Отеч. Запискахъ 1854 г., т. XCVI, и содержащее въ себѣ разсказы о разныхъ театральныхъ и литературныхъ дѣлахъ г. по 1816. Гдѣ находится остальная часть дневника — не извѣстно, и это крайне прискорбно, потому что дневникъ Жихарева представляетъ собою любопытнѣйшую картину нравовъ и лѣтопись литературныхъ и театральныхъ происшествій за нѣсколько лѣтъ изъ начала нынѣшняго столѣтія. Обширное знакомство и общительность автора, прекрасная память и наблюдательность доставляли ему возможность акуратно вносить въ свои записки множество такихъ подробностей, которыя иначе совершенно ускользнули бы отъ насъ и были бы утрачены для исторіи нашего общества и литературы. Близость записи къ изображаемымъ происшествіямъ ручается за достовѣрность даже мелкихъ сообщеній автора, а непосредственность его разсказа, сохранившаяся, не смотря даже на то, что дневникъ былъ, по видимому, нѣсколько обдѣланъ Жихаревымъ для печати, совершенно переносить читателя въ описываемое время и даетъ ему возможность наблюдать самого автора, какъ одного изъ представителей той среды, въ которой онъ жилъ. Въ дневникахъ же и воспоминаніяхъ своихъ Жихаревъ сообщаетъ свѣдѣнія о литературной дѣятельностицѣликомъ или въ отрывкахъ нѣкоторые образцы рукописной литературы начала нынѣшняго столѣтія. Весьма удачная оцѣнка „Дневника студента“ сдѣлана была М. Н. Лонгиновымъ въ Русск. Вѣстникѣ 1859 г., № 21. Въ концѣ своей жизни Жихаревъ, довольный успѣхомъ печатавшихся тогда записокъ своихъ, вздумалъ тряхнуть стариной и написалъ интермедію „Предпослѣдняя репетиція трагедіи Димитрій Донской“, но піеса эта, поставленная въ 1856 г., имѣла успѣха, какъ и прежніе опыты автора (Араповъ. Лѣтопись р. театра, стр. 179).

      Батюшковъ познакомился съ Жихаревымъ въ исходѣ 1807 г. или въ началѣ слѣдующаго1квартирѣ; поэтому Батюшковъ и говоритъ о нихъ обоихъ вмѣстѣ въ своихъ письмахъ къ ѣдичу (ср. т. III, стр. 44). Но какой именно случай подалъ нашему поэту поводъ сравнить Жихарева съ Панаромъ-водевильщикомъ — мы не знаемъ въ точности. Французскій писатель Ш. Панаръ (род. въ 1694 г., ум. въ 1765), прозванный le Lafontaine du vaudeville, ѣстенъ какъ сочинитель пѣсенъ и комическихъ оперъ. Какъ сказано выше, и Жихаревъ занимался если не сочиненіемъ, то переводомъ оперъ; еще въ 1806 г. онъ помогалъ въ такихъ работахъ своему пріятелю П. Н. Кобякову, который былъ тогда поставщикомъ переводовъ для петербургской сцены (Отеч. Зап. 1855 г., т. XCIX, стр. 414). По всей ѣроятности, Батюшковъ не считалъ такое занятіе совмѣстимымъ съ серьезною литературною дѣятельностью„Честь Кодру-Жиреву“, Батюшковъ дѣлаетъ намекъ на слѣдующіе стихи Дмитріева изъ его „Посланія Попа къ доктору Арбутноту“:

      Гдѣ есть тебѣ примѣры?
      Весь ѣтъ противъ тебя: и ложи, и партеры!
      Со всѣхъ сторонъ бранятъ, зѣваютъ
      И шляпы на тебя, и яблоки летятъ:
      Ни съ мѣста! Ты сидишь! Честь Кодру-исполину!...

      Изъ ѣдующихъ писемъ Батюшкова видно, что онъ сохранялъ до самой болѣзни своей пріятельскія отношенія къ Жихареву. Изъ рукописи „Атрея“, находящейся въ Московскомъ публичномъ музеѣ г. Константинъ Николаевичъ просматривалъ эту трагедію Жихарева и дѣлалъ въ ней поправки (см. Отчетъ Моск. публ. и Румянц. музеевъ за 1879—1882 гг., стр. 82).

    5. — (Стр. 55). „ѣніе на берегахъ Леты“ см. въ т. I, стр. 76—86. Подъ именемъ Славенофила выведенъ въ этомъ стихотвореніи А. С. Шишковъ.

    6. — ( 56). Два французскіе стиха приведены изъ III-й сатиры Буало.

    7. — (Стр. 56). Къ изложенію отрицательнаго взгляда на древнюю русскую исторію подало Батюшкову поводъ то, что онъ читалъ въ деревнѣ  А. Писарева: Предметы для художниковъ, избранные изъ Россійской Исторіи, Славянскаго Баснословія и изъ всѣхъ русскихъ сочиненій въ стихахъ и прозѣ. Во Градѣ Двѣ части. О самомъ А. А. Писаревѣ уже говорено въ т. II, стр. 404—405; а чтобы дать понятіе о содержаніи выше упомянутаго сочиненія его, которое было издано по Высочайшему ѣнію, посвящено воспитанникамъ Академіи художествъ и дѣйствительно осталось не безъ вліянія на русскую живопись и скульптуру первыхъ десятилѣтій нынѣшняго вѣканѣкоторыя мѣста изъ предисловія автора, въ которыхъ онъ объясняетъ задачу своего труда: „Сіе сочиненіе раздѣляется на двѣ себѣ: Картины, избранныя изъ русской исторіи, которыя раздѣлены извѣстныхъ временъ по исторіи до княженія великаго князя Изяслава, то-есть, по 1055 годъ; второй періодъ — отъ княженія великаго князя Изяслава до царствованія Іоанна IV, прозваннаго Грознымъ, то-есть, отъ 1055 по 1534 годъ; третій періодъ — отъ царствованія Іоанна IV до Петра Великаго, то-есть, отъ 1534 по 1682 годъ; четвертый періодъ — отъ Петра Великаго до великой Екатерины II, то-есть, отъ 1682 по 1762 годъ. Вторая часть содержитъ въ себѣ Картины, избранныя изъ ѣхъ русскихъ сочиненій, касательно русскихъ предметовъ. Они раздѣлены на четыре ѣленія, изъ которыхъ въ первомъ представляютъ картины изъ лучшихъ русскихъ театральныхъ сочиненій; во второмъ представляютъ картины изъ русскихъ эпическихъ и прочихъ поэмъ; въ третьемъ собраны картины изъ прозаическихъ русскихъ сочиненій; въ четвертомъ представляютъ Славянское Баснословіе и нѣкоторые значительные древніе обычаи, обряды, одѣяніе примѣчанія для художниковъ на тѣ русскія сочиненія, которыя были писаны о подобныхъ же предметахъ, ѣсь мною предложенныхъ; также разсматриваются художественныя произведенія, относящіяся только къ симъ же предметамъ... Сіе сочиненіе представилъ я въ такомъ видѣ, что оно можетъ иногда послужить учебною книгою для художниковъ по части русской исторіи и русской словесности“. Сочиненіе Писарева, при всѣхъ намѣреніяхъ автора и патріотическихъ его чувствахъ, обнаруживаетъ, что его познанія въ русской исторіи были скудны, и потому предлагаемый имъ выборъ русскихъ историческихъ сюжетовъ и не богатъ, и большею частью ложенъ въ своемъ основаніи; героическіе сюжеты авторъ воображалъ себѣ не иначе, какъ въ торжественномъ псевдоклассическомъ ѣ; понятіе простоты и наивности было ему совершенно чуждо, но за то въ его совѣтахъ замѣчается желаніе подкрашивать дѣйствительность; Замѣтимъ притомъ, что самая мысль выбрать изъ русской исторіи предметы для художественныхъ произведеній не принадлежитъ Писареву: раньше его она была уже высказана Карамзинымъ въ небольшой статьѣ, помѣщенной въ ѣстникѣ Европы 1802 г., № 24, и вызвавшей въ свою очередь критическія замѣчанія А. И. Тургенева, ѣщенныя въ Сѣверномъ Вѣстникѣ 1804 года, № 6. Писаревъ не замедлилъ вступить въ полемику съ обоими своими предшественниками (Предметы для художиковъ, ч. II, стр. 256—268). При такой внутренней несостоятельности сочиненія Писарева понятно, что для Батюшкова чтеніе его не представило ничего поучительнаго и подало поводъ только къ насмѣшкамъ съ его стороны. Слова его: “онъ (Писаревъ) пишетъ, что такой-то царь, такой-то князь игралъ на ѣхъ, былъ бѣлъ лицомъ“, объясняется тѣмъ 87—93), сообщаетъ по Татищеву описаніе древне-русскихъ князей, а во II-й (стр. 210) — что князь Юрій Владиміровичъ любилъ играть на скомонѣхъ. Нужно имѣть въ виду еще и то, что Батюшковъ вообще причислялъ Писарева къ Шишковской партіи, что впрочемъ и справедливо: еще въ 1806 г. онъ ѣщалъ тѣ устроенные старыми литераторами вечера, изъ которыхъ образовалась впослѣдствіи Бесѣда любителей русскаго слова (ЖихаревъОтеч. Зап. 1855 г., т. CI, стр. 125), а 13-го марта 1809 г. былъ избранъ въ члены Россійской академіи по предложенію Державина и во вниманіе изданныхъ имъ. „Предметовъ для художниковъ“ (Сухомлиновъ, Исторія Росс. академіи, вып. VII, стр. 60—66).

      Несколькими строками ниже (стр. 57) Батюшковъ возвращается еще разъ къ Писареву и упоминаетъ о другомъ его сочиненіи: Общія правила театра, выбранныя изъ полнаго собранія сочиненій Г. Вольтера и расположенныя по порядку Драматическихъ правилъ. С.-Пб. 1809 г. Во время написанія письма Батюшковъ зналъ эту книгу только по рецензіи на нее (не ѣ благопріятной), помѣщенной въ Цвѣтникѣ 1809 г., ч. II, кн. 6, стр. 363—371. Эпиграфъ къ „Правиламъ“, въ которомъ Батюшковъ нашелъ грамматическую ошибку, таковъ: „ѣ искусства имѣютъ свой предѣлъчеловѣкъ заключенъ въ границахъ своего дарованія; всѣ стремятся къ совершенству, но, не ѣя способность, тщетою силятся онаго достигнуть“ „(Вольтеръ)“.

    8. — (Стр. 56—57). „Система природы“ — извѣстное  г., ум. въ 1789), представляющее собою изложеніе крайняго матеріалистическаго ученія и появившееся въ свѣтъ въ 1770 г. Обзоръ содержанія „Systeme de la Nature“ и ея исторіи см. у Геттнера, въ Исторіи всеобщей литературы XVIII ѣка, т. II, кн. 2, отд. 2, гл. 4.

    9. — (Стр. 57). О Бартелеми, авторѣ „Путешествія Анахарсиса“, см. т. II, стр. 456.

    10. — (Стр. 58). То же замѣчаніе примѣчаніяхъ нашего поэта къ „Видѣнію на берегахъ Леты“ (т. I, стр. 81).

    11. — ( 58). Французскій стихъ приведенъ изъ Буало, Discours au roi (посвященіе къ собранію его сочиненій).

      Сноски из примечаний

      1 ) Батюшковъ въ перепискѣ съ ѣдичемъ впервые упоминаетъ о Жихаревѣ въ сентябрѣ 1809 г.: но передъ ѣмъ онъ не жилъ въ Петербургѣ съ конца мая 1808 г., за исключеніемъ нѣсколькихъ іюнѣ 1809, проведенныхъ здѣсь по возвращеніи изъ Финляндіи и до ѣзда въ Москву; Жихаревъ же, въ своемъ „Дневникѣ чиновника“, подъ 21-мъ мая 1807 г. (От. Зап. 1855 г., т. CII, стр. 376), упоминаетъ о ѣ, какъ о человѣкѣ, незнакомомъ ему лично и притомъ отсутствующемъ; слѣдовательновстрѣча его съ Константиномъ Николаевичемъ должна была произойдти въ періодъ между возвращеніемъ послѣдняго въ Петербургъ осенью 1807 г. и ѣздомъ его въ Финляндію въ маѣ 1808 года.

    Раздел сайта: