Батюшков К. Н. Письмо Гнедичу Н. И., 21 июля/3 августа 1821 г. Теплиц // Батюшков К. Н. Сочинения. — М.; Л.: Academia, 1934. — С. 429—430.
Н. И. ГНЕДИЧУ
[21 июля/3 августа 1821 г. Теплиц]
Если бы меня закидали эпиграммами при появлении моей книги, если бы явно напали на нее, даже на меня лично, то я, как автор, как гражданин, не столько бы был вправе негодовать. Негодую, ибо вижу систему зла и способ вредить верный, ибо он под личиною.
Теперь приступлю к моей просьбе. При сем найдешь объявление, которое немедленно прошу напечатать во всех журналах. Но я нахожусь в службе и не могу и не должен ничего делать, даже как автор, без согласия начальства. Прошу тебя, любезный и почтенный друг, узнать сперва через людей верных, найдут ли приличными все выражения моего объявления. Даю тебе право вычеркнуть, уничтожить лишнее; но прибавлять ничего не должен.
Мое свидание с Блудовым было коротко. Храни бог тебя и думать, чтобы он водил моим пером! Мною руководствовать трудно. До него было написано объявление. Я его не благодарил даже за копье, которое он переломил в честь моих бедных шести стишков. Признателен к тем, кои заступаются за честь мою, к тому, кто sait de l’homme d’honneur distinguer le poète.1 Я уважал его талант, но...
Скажи им, что мой прадед был не Анакреон, а бригадир при Петре Первом, человек нрава крутого и твердый духом. Я родился не на берегах Двины, и Плетаев, мой Плутарх, кажется, сам не из Афин. Плетаевы у нас сделают Абдеру. Скажи, бога ради, зачем не пишет он биографии Державина? Он перевел Анакреона — следственно, он прелюбодей; он славил вино, следственно — пьяница; он хвалил борцов и кулачные бои, ergo2 — буян; он написал оду «Бог», ergo — безбожник? Такой способ очень легок. Фундамент прочный, и всякое дело мастера боится. А у нас ли не мастера на Парнасе!
Доколе во мне есть искра жизни, не буду безмолвным Пасквином или Марфорием. Вступаюсь за честь мою: и тебе даю все способы оправдать меня пред публикой. Бог с ним, с Плетаевым! Не желаю ему, ниже Сынам отечества, никакого зла. Дай бог, чтобы журнал их процветал и карман тучнел. Живу далеко от сплетен; служу царю, а не Парнасским страстям.
Из письма моего прочитай, что заблагорассудишь, людям разноперым. Каждому свое. Поручаю его Василью Дмитриевичу Олсуфьеву, который тебе отдаст его в руки или доставит через верного человека. Он человек умный, рассудительный и добрый; знакомство с ним будет тебе приятно. Прости, любезный; не отвечай на это письмо, но сделай по нем, в его смысле и как можно выгоднее для меня во всех отношениях. Когда увидимся? бог знает: но он же знает, сколько я тебя люблю и достоин твоей дружбы.
Извини мое маранье: пишу ночью и устал до смерти.
Сноски
1 умеет отличить поэта от честного человека (Ред.)
2 (Ред.)
Примечания
Гнедичу от 21 июля (3 августа) 1821 г. (стр. 429). Впервые опубликовано в «Русской старине» 1883, т. XXXIX, стр. 246—248, текст которой и воспроизводим. Письмо написано Батюшковым из Германии, из Теплица, куда он приехал из Италии брать ванны, и носит на себе явные признаки душевного заболевания. Поводом к нему послужило опубликование в «Сыне отечества» (1821, ч. 68, стр. 8) следующего стихотворения под названием «Бв из Рима (элегия)».
Напрасно — ветреный поэт —
Я вас покинул, други,
Забыв утехи юных лет
Напрасно из страны отцов
Летел мечтой крылатой
В отчизну пламенных певцов
Петрарки и Торквато!
Авзонии прелестной
И в сердце радости бужу,
Смотря на свод небесной!
Ах, неба чуждого красы
Не веселы забав часы
И радости унылы!
Я слышу нежный звук речей
И милые приветы;
Знакомые обеты:
Напрасно нега и любовь
Сулят мне упоенья —
Хладеет пламенная кровь
Веселья и любви певец,
Я позабыл забавы;
Я снял свой миртовый венец
И дни влачу без славы.
Иль встретив Капитолий,
Я слышу дружеский укор,
Стыжусь забвенной доли...
Забьется сердце для войны,
И я из дальней стороны
Лечу в края отчизны!
Когда я возвращуся к вам,
Отечески пенаты,
Зажгу средь низкой хаты?
Храните меч забвенный мой
С цевницей одинокой!
Я весь дышу еще войной
А вы, о милые друзья,
Простите ли поэта?
Он видит чуждые поля
И бродит без привета.
Узрит поля родные —
И тронет в радости немой
Он струны золотые.
Стихотворение это было написано П. А. Плетневым, но в журнале появилось (вследствие уловки соиздателя «Сына отечества» А. Ф. Воейкова, объявившего незадолго до того, что Батюшков «будет украшать журнал своими стихами») без подписи, вследствие чего многие, в том числе Карамзин, приняли его за стихи самого Батюшкова. Одновременно Батюшков узнал о самовольном опубликовании в том же «Сыне отечества» его Эпитафии на гроб младенцу (см. примечание к этому стихотворению на стр. 544). Оба эти случая больной Батюшков воспринял как «злость и лукавое недоброжелательство» со стороны воображаемых врагов, желавших повредить ему в глазах «начальства» и «обожаемого монарха». Совершенно не помышлявший об этом Плетнев, восторженно относившийся к таланту Батюшкова, пытался поправить свою невольную вину перед поэтом, почти сейчас же опубликовав в том же «Сыне отечества» (1821, ч. 70, № 24, стр. 177) хвалебное стихотворение «К портрету Батюшкова», воспринятое последним как новая обида, вследствие чего он вскоре обратился к Гнедичу с новым письмом (от 14/26 августа 1821 г., см. Соч. под ред. Майкова, т. III, стр. 569—571), в котором захватившая его бредовая идея о кознях врагов, явно расхваливающих его, а втайне ищущих его погибели, выступает с еще большей резкостью: «...не нахожу выражений для моего негодования: оно умрет в моем сердце, когда я умру. Но удар нанесен. Вот следствие: я отныне писать ничего не буду и сдержу слово. Может быть, во мне была искра таланта. Может быть, я мог бы со временем написать что-нибудь достойное публики, скажу с позволительною гордостию достойное и меня, ибо мне 33 года, и шесть лет молчания меня сделали не бессмысленнее, но зрелее. Сделалось иначе».
«Буду бесчестным человеком, если когда что-нибудь напечатаю с моим именем», заканчивает он это письмо: «Этого мало: обруганный хвалами, решился не возвращаться в Россию, ибо страшусь людей, которые, невзирая на то, что я проливал мою кровь на поле чести... вредят мне заочно столь недостойным и низким средством».
Гнедич, видимо получивший уже к тому времени сведения о тяжелом душевном состоянии Батюшкова, не дал хода его официальному обращению к издателям «Сына отечества», и оно в печати так и не появилось.