Батюшков — Гнедичу Н. И., начало июля 1817.

Батюшков К. Н. Письмо Гнедичу Н. И., [начало июля 1817 г. Деревня] // Батюшков К. Н. Сочинения. — М.; Л.: Academia, 1934. — С. 419—422.

Н. И. ГНЕДИЧУ

[Начало июля 1817 г. Деревня]

У меня и было: полуразрушенный но, а не уж. Я описался. Под небом Италии моей, именно моей. У Монти, у Петрарка я это живьем взял: quel benedetto¹ моей! Вообще итальянцы, говоря об Италии, прибавляют моя. Они любят ее, как любовницу. Если это ошибка против языка, то беру на совесть. Выкинь Эрату, если хочешь. Но скажи Вяземскому, что Фортуна не есть счастие, а существо, располагающее злом и добром, нечто похожее на судьбу. Ссылаюсь на прекрасную аллегорию Данте в «Чистилище» его, на оду Горация, на статью Сенеки к Луцилию и, если он хочет, — на Ноэлев лексикон de la Fable,² который, верно, у него перед глазами, ибо он ничего, кроме лексиконов, не читает, даже и стихов своих не перечитывает. Изрытые пучины и гром не умолкал — оставь. Это слова самого Тасса в одной его канцоне; он знал, что говорил о себе. Челюсти времен — дурно. Нельзя ли: из кладезей времен? Можно предположить времена различные, то-есть различные эпохи, следственно, и кладези, и времена во множественном. Впрочем, воля ваша. Мне это всё наскучило. Возитесь, как хотите. Да у меня и списка нет: черное тотчас изодрал в клочки, а память мою знаешь.

Когда выйдут книги, удели из моих три экземпляра: 1) в Москву, в Университетское общество губителей словесности, 2) в Казанское общество рубителей словесности, которого я имею честь быть членом, и один экземпляр — Дмитриеву. Надпиши ему: от автора издатель. Не худо бы тебе и самому приписать словечко, отправляя книгу. Я ему обязан: в бытность в Москве он навещал меня больного очень часто и подарил мне свою книгу. Другим приятелям не могу подносить по пирогу: не в моей печи их пекут. Они и сами добудут. Да, если хочешь, Жуковскому экземпляр, из моих. Он мне прислал свою книгу. Вяземский купит. А, впрочем, и сам прошу никому не давать. А мне пришли несколько штук, покраснее переплетенных; ну! хоть одну, да сестрам по одной. Небось! Я не падок на свое. Деньги, когда получишь по доверенности, пришли ко мне: я, ахти, как нуждаюсь! Недавно 2650 отослал в ломбард и теперь сижу на нулях. Спасибо за сказки. Но 30 рублей! право дорого. Овидий всего нужнее: Овидий в Скифии — вот предмет для элегии, счастливее самого Тасса. Но, кстати, о Тассе. Шепнул бы ты Оленину, чтобы он задал этот сюжет для Академии. Умирающий Тасс — истинно богатый предмет для живописи. Не говори только, что это моя мысль. Припишут моему самолюбию. Нет: это совсем иное. Я желал бы соорудить памятник моему полуденному человеку, моему Тассу. Боюсь только одного: если Егоров станет писать, то еще до смертных судорог и конвульсий вывихнет ему либо руку, либо ногу: такое из него сделает Рафаэлеско, как из «Истязания» своего, что, помнишь, висело в Академии (к стыду ее!), а Шебуев намажет ему кирпичом лоб. Другие, полагаю, не лучше отваляют. И я смешон, по совести. Не похож ли я на слепого нищего, который, услышав прекрасного виртуоза на арфе, вдруг вздумал воспевать ему хвалу на волынке или балалайке? Виртуоз — Тасс. Арфа — язык Италии его. Нищий — я, а балалайка — язык наш, жестокий язык, что ни говори! Я рад, что он попался в руки Олину. Он ему задаст ломку. Как он Оссиана переводит! И так, и сяк ломает, только дребезги летят. Кто такой Панаев? Совершенно пастушеское имя и очень напоминает мне: мед, патоку, молоко, творог, Шаликова и тмин, спрыснутый водой. Но не мне бы гулять насчет других. Вот и мои стишки. Так! это сущая безделка! Посланье к Никите Муравьеву, которое, если стоит того, помести в книге, в приличном оному месте, а за то выкинь мою басню, либо какую-нибудь другую глупость; эта, по крайней мере, посвежее. Я это марал истинно для того, чтобы не отстать от механизма стихов, что для нашего брата кропателя не шутка. Но если вздумаешь, напечатай, а Муравьеву не показывай, доколе не выйдет книга: мне хочется ему сделать маленький сюрприз Вот какими мелочами я занимаюсь, я, тридцатилетний ребенок; но что делать? Мешают приняться за что-нибудь поважнее. Кто писал статьи из Череповца на Воейкова? Верно Иван Матвеевич? Ему теперь сполагоря шутить и на меня грехи свои сваливать. Пришли мне немедленно отпечатанные листки стихов. Поправляй, марай и делай, что хочешь. Просил тебя, просил Жуковского, писал к нему нарочно; прошу всех добрых людей; но еще прошу тебя: не затевай подписки. Лучше вдруг явиться на белый свет из-под твоего крылышка. Ах, страшно! Лучше бы на батарею полез, выслушал бы всего Расина Хвостова и всего новорожденного Оссиана, нежели вдруг, при всем Израиле, растянуться в лавках Глазунова, Матушкина, Бабушкина, Душина, Свешникова, и потом — бух!.. в знакомые подвалы, где игры первых лет, невинны мадригалы и пр. А вот моя участь, cet oracle est plus sûr que celui de Calchas!³ Всего мне будет грустнее лежать возле возле Шаликова Путешествия в полуденную Россию Не плачу я, а сердцу очень больно (стих Катенина). Еще раз прошу писать и отвечать. Я раззорился на письма. Когда кончим это печатание! Последняя статья, и аминь. Сегодня не успею кончить послания.

Как понравились тебе поправки Домоседа?

Сноски

¹ Это благодатное. (Ред.)

² Мифологии.

³ Это предсказание более верное, чем предсказание Калхаса. (Ред.)

Примечания