• Приглашаем посетить наш сайт
    Гоголь (gogol-lit.ru)
  • Батюшков — Гнедичу Н. И., 27 марта 1814.

    Батюшков К. Н. Письмо Гнедичу Н. И., 27 марта 1814 г. Suissi-sur-Seine в окрестностях Парижа // Батюшков К. Н. Сочинения. — М.; Л.: Academia, 1934. — С. 404—410.


    Н. И. ГНЕДИЧУ

    27 марта 1814 г.  Suissi-sur-Seine,
    в окрестностях Парижа          

    Я получил твое длинное послание, мой добрый и любезный Николай, на походе от Арсиса к Meaux. И письму, и Оленину очень обрадовался. Оленин, слава богу, здоров, а ты меня, мой милый товарищ, не забываешь! Теперь выслушай мои похождения, по порядку. О военных и политических чудесах я буду говорить мимоходом: на то есть газеты; я буду говорить с тобой о себе, пока не устанет рука моя.

    Я был в Сире, в замке славной маркизы дю-Шатле — в гостях у Дамаса и у Писарева. Писарев жил в той самой комнате, где проказник Фернейской писал «Альзиру» и пр. Вообрази себе его восхищение! Но и в Сире революция изгладила все следы пребывания маркизы и Вольтера, кроме некоторых надписей на дверях большой галлереи; например: Asile des beaux-arts...1 и пр. существуют до сих пор; амура из антологии нет давно. В зале, где мы обедали, висели знамена наших гренадер, и мы по-русски приветствовали тени Сирейской Нимфы и ее любовника, то-есть большим стаканом вина.

    В корпусную квартиру я возвратился поздно; там узнал я новое назначение Раевского. Он должен был немедленно ехать в Pont-sur-Seine и принять команду Витгенштейна. Мы проехали через Шомон на Троа. По дороге скучной и раззоренной на каждом шаге встречали развалины и мертвые тела. Заметь, что от Нанжиса к Троа и далее я проезжал четыре раза, если не более. Наконец, в Pont-sur-Seine, где замок премудрой Летиции, матери всадника Робеспиера, генерал принял начальство над армией Витгенштейна. Прощай вовсе покой! На другой день мы дрались между Нанжисом и Провинс. На третий, следуя общему движению, отступили и опять по дороге к Троа. Оттуда пошли на Арсис, где было сражение жестокое, но непродолжительное, после которого Наполеон пропал со всей армией. Он пошел отрезывать нам дорогу от Швейцарии, а мы, пожелав ему доброго пути, двинулись на Париж всеми силами от города Витри. На пути мы встретили несколько корпусов, прикрывавших столицу и под Fer-Champenoise их проглотили. Зрелище чудесное! Вообрази себе тучу кавалерии, которая с обеих сторон на чистом поле врезывается в пехоту, а пехота густой колонной, скорыми шагами, отступает без выстрелов, пуская изредка батальный огонь. Под вечер сделалась травля французов. Пушки, знамена, генералы, всё досталось победителю. Но и здесь французы дрались, как львы. В Трипор мы переправились через Марну, прошли через Meaux, большой город, и очутились в окрестностях Парижа перед лесом Bondy, где встретили неприятеля. Лес был очищен артиллерией и стрелками в несколько часов, и мы ночевали в Noisy перед столицей. С утром началось дело. Наша армия заняла Romainville, о котором, кажется, упоминает Делиль, и Montreuil, прекрасную деревню, в виду самой столицы. С высоты Монтреля я увидел Париж, покрытый густым туманом, бесконечный ряд зданий, над которыми господствует Notre-Dame2 с высокими башнями. Признаюсь, сердце затрепетало от радости! Сколько воспоминаний! Здесь ворота Трона, влево Венсен, там высоты Монмартра, куда устремлено движение наших войск. Но ружейная пальба час от часу становилась сильнее и сильнее. Мы подвигались вперед с большим уроном через Баньолет к Бельвилю, предместию Парижа. Все высоты заняты артиллериею; еще минута, и Париж засыпан ядрами. Желать ли сего? — Французы выслали офицера с переговорами, и пушки замолчали. Раненые русские офицеры проходили мимо нас и поздравляли с победою. «Слава богу! Мы увидели Париж с шпагою в руках!» «Мы отмстили за Москву!» повторяли солдаты, перевязывая раны свои.

    Мы оставили высоту L’Epine; солнце было на закате, по той стороне Парижа; кругом раздавалось «ура» победителей и на правой стороне несколько пушечных ударов, которые через несколько минут замолчали. Мы еще раз взглянули на столицу Франции, проезжая чрез Монтрель, и возвратились в Noisy отдыхать, только не на розах: деревня была раззорена.

    На другой день поутру генерал поехал к государю в Bondy. Там мы нашли посольство de la bonne ville de Paris3; вслед за ним великолепный герцог Виченцский. Переговоры кончились, и государь, король Прусский, Шварценберг, Барклай, с многочисленною свитою, поскакали в Париж. По обеим сторонам дороги стояла гвардия. «Ура» гремело со всех сторон. Чувство, с которым победители въезжали в Париж, неизъяснимо.

    Наконец, мы в Париже. Теперь вообрази себе море народа на улицах. Окна, заборы, кровли, деревья бульвара — всё, всё покрыто людьми обоих полов. Всё машет руками, кивает головой, всё в конвульзии, всё кричит: «Vive Alexandre! vivent les Russes! Vive Guillaume! vive l’empereur d’Autriche, vive Louis, vive le roi, vive la paix!»4 Кричит, нет, воет, ревет. «Montrez nous le beau, le magnanime Alexandre!» «Messieurs, le voilà en habit vert, avec le roi de Prusse». «Vous êtes bien obligeant, mon officier»5, и, держа меня за стремя, кричит: «Vive Alexandre, à bas le tyran!» «Ah, qu’ils sont beaux, ces Russes!» — «Mais, monsieur, on vous prendrait pour un Français»6 — «Много чести, милостивый государь, я, право, этого не стою!» «Mais c’est que vous n’avez pas d’accent», и после того: «Vive Alexandre, vivent les Russes, les hèros du Nord!»7

    Государь, среди волн народа остановился у Полей Елисейских. Мимо его прошли войска в совершенном устройстве. Народ был в восхищении, а мой казак, кивая головою, говорил мне: «Ваше благородие! они с ума сошли». — «Давно!» отвечал я, помирая со смеху.

    Но у меня голова закружилась от шуму. Я сошел с лошади, и народ обступил и меня, и лошадь, начал рассматривать и меня, и лошадь. В числе народа были и порядочные люди, и прекрасные женщины, которые взапуски делали мне странные вопросы: отчего у меня белокурые волосы? отчего они длинны? «В Париже их носят короче. Артист Dulong вас обстрижет по моде». «И так хорошо», говорили женщины. «Посмотри, у него кольцо на руке. Видно и в России носят кольца». «Мундир очень прост! C’est le bon genre!»8 Какая длинная лошадь! Степная, верно, степная! Cheval du désert!.»9 «Посторонитесь, господа, артиллерия!» «Какие длинные пушки, длиннее наших. Ah, bon Dieu, quel Calmok»!10 И после того: «Vive le roi, la paix! Mais avouez, mon officier, que Paris est bien beau?»11 «Какие у него белые волосы!» «От снегу», сказал старик, пожимая плечами.

    Не знаю, от тепла или от снегу, подумал я; но вы, друзья мои, давно рассорились с здравым рассудком.

    Заметь, что в толпе были лица ужасные, физиономии страшные, которые живо напоминают Маратов и Дантонов, в лохмотьях, в больших колпаках и шляпах, и возле них прекрасные дети, прелестнейшие женщины.

    Мы поворотили влево к place Vandôme,12 где толпа час от часу становилась сильнее. На этой площади поставлен монумент большой армии. Славная Траянова колонна! Я ее увидел в первый раз, и в какую минуту? Народ, окружив ее со всех сторон, кричал беспрестанно: «A bas le tyran!»13 Один смельчак взлез наверх и надел веревку на ноги Наполеона, которого бронзовая статуя венчает столб. «Надень на шею тирану!» кричал народ. «Зачем вы это делаете?» — «Высоко залез!» отвечали мне. — «Хорошо! прекрасно! Теперь тяните вниз: мы его вдребезги разобьем, а барельефы останутся. Мы кровью их купили, кровью гренадер наших. Пусть ими любуются потомки наши».

    14 и проч.

    Суета сует! Суета, мой друг! Из рук его выпали и меч, и победа! И та самая чернь, которая приветствовала победителя на сей площади, та же самая чернь и ветреная, и неблагодарная, часто неблагодарная! накинула веревку на голову Napolio Imp. Aug., и тот самый неистовый, который кричал несколько лет назад тому: «Задавите короля кишками попов», тот самый неистовый кричит теперь: «Русские, спасители наши, дайте нам Бурбонов! Низложите тирана! Что нам в победах? — Торговлю, торговлю!»

    О, чудесный народ Парижский! Народ, достойный и сожаления, и смеха! От шума у меня голова кружилась беспрестанно; что же будет в Пале-Рояль, где ожидает меня обед и товарищи? — Мимо Французского театра пробрался я к Пале-Рояль, в средоточие шума, бегания, девок, новостей, роскоши, нищеты, разврата. Кто не видел Пале-Рояль, тот не может иметь о нем понятия. В лучшем кофейном доме или, вернее, ресторации, у славного Verry мы ели устрицы и запивали их шампанским за здравие нашего государя, доброго царя нашего. Отдохнув немного, мы обошли лавки и кофейные дома, подземелья, шинки, жаровни каштанов и проч. Ночь меня застала посреди Пале-Рояль. Теперь новые явления: нимфы радости, которых бесстыдство превышает всё. Не офицеры за ними бегали, а они за офицерами. Это продолжалось до полуночи, при шуме народной толпы, при звуке рюмок в ближних кофейных домах и при звуке арф и скрыпок... Всё кружилось, пока «свет в черепке погас, и близок стал сундук».

    В день приезда моего я ночевал в Hôtel de Suède15 и заснул мертвым сном, каким спят после беспрестанных маршей и сражений. На другой день поутру увидел снова Париж или ряды улиц, покрытых бесчисленным народом; но отчета себе ни в чем отдать не могу. Необыкновенная усталость после трудов военных, о которых вы, сидни, и понятия не имеете, тому причиною. Скажу тебе, что я видел Сену с ее широкими и, по большей части, безобразными мостами: видел Тюльери, Триумфальные врата, Лувр, Notre-Dame и множество улиц, — и только, ибо всего на всё я пробыл в Париже только 20 часов, из которых надобно вычесть ночь. Я видел Париж сквозь сон или во сне. Ибо не сон ли мы видели по совести? Не во сне ли и теперь слышим, что Наполеон отказался от короны, что он бежит и пр., и пр., и пр.? Мудрено! Мудрено жить на свете, милый друг! Но в заключение скажу тебе, что мы прошли с корпусом через Аустерлицкий мост, мимо Jardin des plantes,16 17 где стоит лагерем император с остатками неустрашимых, и остановились в замке Jouissy, принадлежащем почетному Парижскому жителю. Этот замок — на берегу Сены, окружен садами и принадлежал некогда любовнице Людовика XIV. Еще до сих пор видны остатки и следы древнего великолепия. С террасы, примыкающей к дому, видна Сена. Приятные луга и рощи, и загородные дворцы маршалов Наполеона, которые мало-по-малу, один за другим, возвращаются в Париж, кто инкогнито, важнейшему происшествию. Еще вчера мы встретили и проводили в Париж корпус Мармона!!! и с артиллерией, и с кавалерией, и с орлами!!! Все ожидают мира! Дай бог! Мы все желаем того. Выстрелы надоели, а более всего плач и жалобы несчастных жителей, которые вовсе раззорены по большим дорогам. Остался пепл один в наследство сироте!

    Завтра я отправлюсь в Париж, если получу деньги, и прибавлю несколько строк к письму. Всего более желаю увидеть театр и славного Тальма, который, как говорит Шатобриан, учил Наполеона, как сидеть на троне с приличною важностию императору великого народа. — La grande nation! — Le grand homme! — Le grand siècle!18 Всё пустые слова, мой друг, которыми пугали нас наши гувернеры.

    Сноски

    1 Приют изящных искусств...

    2 Собор Парижской богоматери. (Ред.)

    3 Славного города Парижа. (Ред.)

    4 (Ред.)

    5 «Покажите нам прекрасного, великодушного Александра!» — «Вот он, господа, в зеленом мундире рядом с прусским королем». — «Вы очень обязательны, господин офицер». (Ред.)

    6 «Да здравствует Александр, долой тирана!» — «Ах, как они благородны, эти русские!» — «Но знаете, сударь, вас можно принять за француза».

    7 «Это потому, что вы имеете совершенно правильное произношение». «Да здравствует Александр, да здравствуют русские, герои северные!»

    8 Это хороший тон. (Ред.)

    9 (Ред.)

    10 Ах, боже милостивый, что за калмык! (Ред.)

    11 Да здравствует король, мир! Но признайтесь, господин офицер, что Париж очень красив?

    12 Вандомской площади. (Ред.)

    13 Долой тирана. (Ред.)

    14 (Ред.)

    15 гостиннице «Швеция». (Ред.)

    16 ботанического сада.

    17 Булонский лес. (Ред.)

    18 Великая нация! Великий человек! Великое столетие! (Ред.)

      27 марта 1814 г. (стр. 404). Опубликовано по подлиннику в «Русской старине» 1883, т. XXXVIII, стр. 534—538, текст которой воспроизводим. Майков в примечании к этому письму указывает, что место, содержащее упоминание о поездке в Сирей, «может быть рассматриваемо как канва, по которой отделано Батюшковым другое описание той же поездки для печати», т. е. статья «Путешествие в замок Сирей». Однако сам Батюшков датирует написание статьи 26 февраля 1814 г., значит месяцем ранее даты настоящего письма. В этой же статье см. подробнее и об «амуре из антологии». Оленин — Петр Алексеевич, сын А. Н. Оленина, служивший на военной службе, раненный и, по излечении, нагнавший русскую армию уже в пределах Франции. Описание «чудесного зрелища» боя послужило материалом для позднейшего стихотворного послания Батюшкова к Н. М. Муравьеву (1817 г.). «Свет в черепке погас, и близок стал сундук» — цитата из «Опасного соседа» В. Л. Пушкина. Восклицание Батюшкова: «О чудесный народ парижский, — народ, достойный сожаления и смеха!» явно отразилось много лет спустя в строке стихотворения А. Пушкина «Полководец» (1835 г.): «О люди! жалкий род, достойный слез и смеха!»

    Раздел сайта: