Батюшков — Вяземскому П. А., 19 декабря 1811.

Батюшков К. Н. Письмо Вяземскому П. А., 19 декабря [1811 г. Деревня] // Батюшков К. Н. Сочинения. — М.; Л.: Academia, 1934. — С. 400—403.

КНЯЗЮ П. А. ВЯЗЕМСКОМУ

19 декабря [1811 г. Деревня]

Маленький Овидий, живущий в маленьких Томах, имел счастие получить твою большую хартию. Чудеса, любезный друг, чудеса! Я со смеху помирал, читая описание стычки Журналистов. И Шаликов, который, оправляя розу, говорит: «Вы злой!» И Каченовский, который, оправляя зонтик, отвечает: «Вы дурак!» Всё это забавно — прекрасно! Что же касается до меня, любезный Москвич, то я с моей стороны принимаю спасительные меры, и, боясь поражения нечаянного, хочу нарядиться в женское платье или сшить себе броню, изваять шлем, щит и прочее из Шаликова «Аглаи» или, по крайней мере, подбить мой старый мундир лоскутками этой ветошницы, затем что, мой милый друг, этот Грузинец опасен — cet autre Alexandre, cet autre Achille.¹ Он чего доброго... но шутки в сторону: он — страшный скотина, и прошу тебя именем дружбы не писать на него эпиграмм. Если б он был человек, а не Шаликов, то стоил бы того, чтоб ему я или ты, или кто случится, проколол ему [sic!] желудок, обрубил его уши и съел живого зубами... но он Шаликов! Ради бога, не отвечай ему. Пусть Каченовский с ним воюет явно на Парнасе и под рукой в полиции, mais nous autres —

N’allons pas  imiter  les pédants de Molière!²

Но каков же этот Шаликов? Что это значит? Родяся мопсом, захотел в Мидасы, и Мидас прогремел кошельком и где же — на рынке..??? Ah, toujours de l’esprit, toujours de l’esprit, monsieur Trissotin! monsieur de Trissotin.³ Но этот Триссотин человек преопасный: я это знал давно. Он готов на тебя жаловаться митрополиту, готов прокричать уши всем встречным и поперечным, что его преследуют, что его бранят, а потому бранят и бога, что он стихотворец, князь и чурлы-мурлы, то-есть Грузинец; ergo⁴, всех надобно жечь и резать, кто осмелится бранить, поносить, бесчестить его стихотворное сиятельство. Одним словом, мой милый друг, наше дело сделано: nous avons les rieurs pour nous;⁵ пусть его лягается, как сивый осел: мы будем молчать. Я заметил, что истинное дарование всегда терпеливее, ибо имеет в себе истинную надеянность: Мерзляков меня любить не может, но я его всегда назову честным человеком: он был обижен мною и молчал. А эти шальные Шаликовы хуже шмелей! И посмотри, чем разродится его «Аглая». Гром и молнию бросит он на нас... гром и молнию!.. Теперь ему помогает мыслить и Бланк неистощимый, и остроумный Макаров, и все за Преснею живущие поэты, кроме Воейкова, разумеется, Теперь он чинит свои перья и понюхивает табак. Теперь он ставит себе промывательные в задницу, чтобы par ricochette⁶ очистить свой засоренный мозг... Теперь он ни пьет, ни ест, бедняжка!.. и подобно Пифии, которая пред прорицанием жевала лавровые листья, он жует Фреронов журнал и по капле пьет чернила, разведенные слезами Авроры. Вот что он делает! и пусть делает, что ему угодно. А все-таки в Москву не буду и поручаю тебе велеть выколотить пыльную спину нашего врага... розами! Не буду, мой милый друг, и быть не могу. Клянусь тебе всем, чем тебе угодно, что этого мне сделать невозможно: обстоятельства меня совершенно связывают. У меня хлопот выше ворот! Не мудрено, что я пишу глупые стихи: право, голова кружится. Даю себе слово не писать ничего до тех пор, пока и люди, и фортуна будут ко мне благосклоннее. Впрочем, ты напрасно на меня нападаешь за басни: Сиротка Филомела —

                Одна
                Сосна
        В  полглаза  взглянет,
Зевнет,  еще  зевнет,  потянется  и  встанет.

Это изрядно, мой Аристарх! и я сошлюсь в том на Жуковского. Впрочем, если хочешь, я никогда писать басен не стану, чтоб не быть твоею баснею. Послание переписать лень. Твои замечания справедливы. Но почему не назвать тебя внуком Аристиппа? внуком Анакреона или чорта, если хочешь? Это, то-есть, не значит, что ты внук, то-есть взаправду, и что твой батюшка назывался Аристиппычем или Анакреонычем, но это значит то, что ты, то-есть, имеешь качества, как будто нечто свойственное, то-есть, любезность, охоту напиться не во время и пр., и пр., и пр. Ну, понял ли? понял ли, Анакреонович?

Когда будет в нашей стороне Жуковский добрый мой, то скажи ему, что я его люблю, как душу. Поклонись Давыдову и скажи ему от меня, что я всякий день глупею; это его утешит, потому что он раз из зависти говорил мне: «Батюшков! ты еще не совсем глуп!»

Поутру в 11 часов

Я просыпаюсь сию минуту, перечитываю твое письмо, твои пачканые стихи, писанные in naturalibus,⁷ и узнаю тебя, мерзавца, в каждой строке, в каждом слове. Когда возьмешься ты за ум? Когда будешь скромен... как я, например. Когда?.. Никогда! никогда! И это меня приводит в отчаянье. Пиши ко мне почаще. Если мне будет можно, то я отправлюсь в Питер, где увижу Беседу, Пушкина, Давыдова-Анакреона и несколько людей, которых я люблю, старых приятелей, всегда мне милых, но, к несчастию, ни одного Вяземского, ни одного шалуна, подобного тебе и в шалостях, и в душонке, и в умишке. Я буду о тебе сожалеть и в деревне, и в столице.

Je  vous  regretterais  à  la  table  des  dieux!⁸

... как В. Пушкин, когда он напишет хороший стих, а это с ним случается почти завсегда. Еще желаю:

Чтобы  любовь и  Гименей
Вам  дали  целый  рой  детей,
Прелестных, резвых  и  пригожих,
  на  мать свою  похожих
И  на отца — чуть-чуть умом,
А с рожи? — бог  избавь!.. Ты сам согласен  в  том!

Сноски

¹ (Ред.)

² Но мы — не будем уподобляться педантам Мольера. (Ред.)

³ Ах, вы всегда находчивы, всегда находчивы, господин Триссотэн, господин де Триссотэн.

⁴ Следовательно. (Ред.)

⁵ Все, обладающие чувством юмора, за нас. (Ред.)

⁶ (Ред.)

⁷ В первобытной наготе. (Ред.)

⁸ Я сожалел бы о вашем отсутствии и за трапезой богов!

Примечания