Батюшков К. Н. Письмо Гнедичу Н. И., 7 ноября [1811 г. Деревня] // Батюшков К. Н. Сочинения. — М.; Л.: Academia, 1934. — С. 398—400.
Н. И. ГНЕДИЧУ
7 ноября [1811 г. Деревня]
Я получил, любезный Николай, твое меланхолическое письмо, твои меланхолические стихи и твой турецкой табак, и всеми тремя весьма доволен. Так, любезный мой друг, я живу в деревне, и в какой деревне! Где ни души христианской нет. Но зачем живешь ты в деревне? Ты влюблен? В кого, смею вас спросить? В скуку? Должен ли я клясться и Стиксом, и всеми божествами, что я здесь живу поневоле! Да, поневоле. Я имею обязанности, имею сестер; к тому же столько хлопот домашних, столько неудовольствий, что вопреки здравому рассудку, вопреки себе и людям должен особиться, как говорит сиятельный моряк и пиита Шихматов. Если же позволят обстоятельства, то буду в Питер, буду с тобою и буду счастлив, хотя и не надолго. Вся моя надежда на Оленина; я знаю его на опыте, знаю, что он готов служить всякому, а меня он, кажется, и любит; но что он для меня в силах сделать? Дать мне место. Какое? Нет, я не так дешево продам свободу, милую свободу, которая составляет всё мое богатство. Тысяча рублей жалованья для меня не важны: я и без хлопот могу достать более, трудясь около крестьян или около книжных лавок. Называй меня чем хочешь, мечтателем, сумасшедшим и хуже еще, а я всё буду напевать свое: дипломатика! Я готов ехать в Америку, в Стокгольм, в Испанию, куда хочешь, только туда, где могу быть полезен, а служить у министров или в канцеляриях, между челядью, ханжей и подъячих не буду; нет, твой друг не сотворен
Расставчиком кавык и строчных препинаний.
Он был некогда солдатом, хотя и весьма миролюбивым; он нюхал порох, хотя и не геройским носом; но как бы то ни было, он везде и всегда помнил своего Горация и независимость предпочтет всему, кроме благодарности, кроме ее святых обязанностей, ибо он не может откупиться от нее красноречием, как этот чудак, который родился в Женеве и умер в Эрменонвиле, как Жан-Жак! Что же касается до любви, то она улетела, изменница, и никогда не заглянет к человеку, который начал рассуждать и мыслить, который разочарован и людьми, и несчастиями, который на женщин смотрит, как на кукол, одаренных языком и еще язычком — и более ничем. Я их узнал, мой друг: у них в сердце лед, а в головах дым. Мало, хотя и есть такие, мало путных.Я клялся боле не любить
И клятвы верно не нарушу:
Велишь мне правду говорить?
И я — уже немного трушу!...
Янькою, то-есть эгоистом. Пожелай мне счастливого успеха. Спасибо за описание моих успехов. К ним нельзя быть нечувствительным; они — суть мечта, — но всегда приятная для сердца. Называй славу, как хочешь, а слава есть волшебница весьма волшебная.
Мечта понравилась, но, конечно, не всем. Этот род стихов не можно назвать общим. Притом же в ней много ошибок, а плану вовсе нет. Жуковский ее называет арлекином, весьма милым — я с ним согласен. Она напечатана с поправками, но я ее и еще раз переправил. Увидишь сам каково.
Посылаю и тебе [sic!] твои стихи. Я заметил кое-что и намекнул поправки. Есть прекрасные места. Конец очень хорош, и вся пиеса хороша, только должно почистить.
Это напоминает мне анекдот, который я слышал от Карамзина. Покойник Херасков, сей водяный Гомер, любил давать советы молодым стихотворцам и, прощаясь с ними, всегда говорил, приподняв колпак: «Чистите, ради бога, чистите! чистите! В этом вся и сила. Чистите! О! чистите! как можно более чистите, сударь. Чистите! чистите! чистите!» — Начало поправь.
Ты будешь чело мое мрачить бременя
Бременя — мне не нравится; и этот стих холоден, ибо дело не о челе, а о сердце, о душе, о сердечных чувствах. Есть ошибки против меры, оттого, что ты короткие слова ставишь вместе с долгими: от этого родится негладкость. Исправь и это. И, ради бога, пришли мне эту пиесу. Она мне по сердцу и очень хорошо написана. Прибавь еще — la mélancolie de Laharpe1 ée.2 Все стихи прекрасны и достойны перевода. — Боже мой! чем Капнист занимается? Добро бы свое выдумывал? А то старые бредни выпускает на свет, бредни дураков шведов, Упсальских профессоров, бредни Бальи астронома, бредни этимологистов, которым насмеялся Вольтер досыта, бредни людей сумасшедших, бредни бесполезные, которые не питают ни ума, ни сердца, бредни головы ажь гуде! Не лучше ли было заниматься критикой русской истории или словесности? изобличением Шишкова, начертанием жизни Ломоносова, жизни, которую можно написать столь хорошо перу красноречивому? О, жалкой ум человеческий! Прости!
Вылечи обструкции водой и моционом!
Сноски
1 «Меланхолию» Лагарпа.
2 Олицетворена. (Ред.)
Примечания
«Русской старине» 1883, т. XXXVIII, стр. 335—337, текст которой воспроизводим. Стихотворение Гнедича, которое Батюшков возвращает ему с поправками, — элегия «Задумчивость» или «Уныние», написанная Гнедичем еще в 1809 г. Гнедич переделал отмеченную Батюшковым строку и ввел, по его совету, несколько стихов из «Меланхолии» Лагарпа. «Расставчиком кавык и строчных препинаний» — приводимая по памяти и потому не совсем верная цитата из стихотворения И. И. Дмитриева «Послание Попа к Арбутноту». «Янька» (стр. 399), видимо, шуточная контаминация Батюшковым слов «я» и «нянька».