Константин Батюшков: Батюшков — Гнедичу Н. И., середина февраля 1810.

Батюшков К. Н. Письмо Гнедичу Н. И., середина февраля 1810 г. Москва // Батюшков К. Н. Сочинения. — М.; Л.: Academia, 1934. — С. 396—397.

Я пишу тебе, любезный друг, в скучном расположении. С тех пор, как я в Москве, не был еще ни на одном бале. Сегодня ужасный маскерад у г. Грибоедова, вся Москва будет, а у меня билет покойно пролежит на столике, ибо я не поеду... Ты на Мур[авьева] вооружаешься. Загляни еще в его оду и увидишь прекрасные стихи, например: «Солонка дедовска одна». Впрочем, если уступаю оду, то не уступлю дочери. Она... поверишь ли, голова у меня не на месте. Я не влюблен, а если б еще... Ну, да полно! Знаешь ты, я из семьи Скотининых: что в голову залезет, так тут и сидит. Радищев пишет к тебе. Он мил, как ангел. Посылаю тебе, мой друг, маленькую пьеску, которую взял у Парни, то-есть завоевал. Идея оригинальная. Кажется, переводом не испортил, впрочем, ты судья! В ней какое-то особливое нечто меланхолическое, что мне нравится, что-то мистическое, a proposito.¹ «Стой»! И карета стой. Лезет из колымаги барин. Заметь, я был с маленьким Муравьевым. Кто же лезет? Карамзин. Тут я был ясно убежден, что он не пастушок а взрослый малый, худой, бледный, как тень. Он меня очень зовет к себе; я буду еще на этой неделе и опишу тебе всё, что увижу и услышу.

Благодарю тебя за обещание — писать к Гагарину. Бог поможет, а пока я горе мыкаю. Право, жаловаться боюсь, а умираю то от новых едких огорчений, то от какого-то бездействия душевного, от какой-то ни к чему непривязанности. Я здесь очень уединен. В карты вовсе не играю. Вижу стены да людей. Москва есть море для меня; ни одного дома, кроме своего, ни одного угла, где бы я мог отвести душу душой. Петин один меня утешает; истинно добрый малый. Я с ним болтаю, сидя у камина, и время кое-как утекает. Нет, я вовсе не для света сотворен премудрым Дием! Эти условия, проклятые приличности, эта суетность, этот холод и к дарованию, и к уму, это уравнение «Не столько я благополучен» и не столько злополучен. Годы унесли счастие, этот минутный восторг, эту молнию; унесли, правда; но они же унесли и безрассудие, но они научили людям давать цену истинную. Поцелуй Семенову за меня, как Иксион сквозь облако Юнону. И то хорошо! Лучше бесплодной мечты. Пиши скорее. Я на первой неделе поста хочу ехать в Тверь. Но сперва отпиши, как взяться за Гагарина, как и что делать? К. Б.

Прочитай Парни Самариной. Это в ее роде: любовь мистико-платоническая.

. (стр. 396). Опубликовано по подлиннику в «Русской старине» 1874, т. X, стр. 387—388, текст которой воспроизводим. Резкий выпад обиженного «фортуной», обедневшего дворянина Батюшкова против «выблядков счастья» — представителей московской денежной и чиновной аристократии — не является чем-то случайным. Сейчас же по своем приезде в Москву в 1810 г. он писал тому же Гнедичу: «Видение пророка Ирмозиасора. И я зрел град и зрел людие и скоты, скоты и людие и шесть скотов великих везли скота единого...» — Да что ты зрел? — «Москву, ибо оттуда пишу, восторжен, удивлен всем и всяческая. Глазам своим не верил, видел, что одного человека тянут шесть лошадей, и в санях» (письмо от 3 января 1810 г., «Из собрания автографов имп. Публичной библиотеки, Спб. 1898, стр. 11). «Ода Муравьева» — перевод И. М. Муравьева-Апостола одной из од Горация, напечатанный в «Вестнике Европы» 1809 г., часть XLVII, № 20. «Маленькая пьеска», «завоеванная» у Парни, — «Привидение»; «Маленький Муравьев» — сын М. Н. Муравьева, Никита, тогда еще четырнадцатилетний мальчик. «Обещание писать к Гагарину» — Батюшков просил Гнедича похлопотать перед Гагариным о причислении его к дипломатической миссии. «Не столько я благополучен» — цитата из Державина («На смерть князя Мещерского»).