Батюшков — Гнедичу Н. И., 19 сентября 1809.

Батюшков К. Н. Письмо Гнедичу Н. И., 19 сентября 1809 г. [Деревня] // Батюшков К. Н. Сочинения. — М.; Л.: Academia, 1934. — С. 387—390.

Н. И. ГНЕДИЧУ

19 сентября 1809 г. [Деревня]

Я радуюсь, что письмо мое тебя утешило. Могло ли произвесть иное действие на сердце, способное разделять в полноте чувство дружества? Мог ли бы я тебя любить, если б душа твоя не отзывалась согласно на голос моей дружбы? Чем более живу, тем более люблю тебя; все даже маловажные происшествия связывают теснее союз дружества. Оно растет с годами, ибо мы гораздо более привязаны друг к другу теперь, нежели назад тому год и более. Любовь совсем не так: эта горячка любви, эти восторги, упояющие душу, исчезают. Где истинная любовь? — нет ее! Я верю одной вздыхательной, Петраркизму, то-есть живущей в душе поэтов, и более никакой. В дружбе мой девиз: истина и снисхождение. Истину должно говорить другу, но столь же осторожно, как и самолюбивой женщине; снисходительну должно быть всегда. Ради сего последнего пункта и в силу этого условия, я могу болтать до устали, — не правда ли?

Я твоей загадки не понимаю, да и не силюсь понять. Ты хочешь заняться Гомером, и советую. Расстанься, удались от писателей. Поверь мне, это нужно. Я знаю этих людей, они вблизи гораздо более завидуют. Хорошо с ними водиться тому, кто ищет одной известности, а не славы. Ты в первой не имеешь нужды, а последнюю ничем приобресть нельзя, как трудами. Позволишь ли дать совет? Перечитывая твой перевод, я более и более убеждаюсь в том, что излишний славянизм не нужен, а тебе будет и пагубен. Стихи твои, и это забывать тебе никогда не должно, будут читать женщины, а с ними худо говорить непонятным языком. Притом, кажется, что славянские слова и обороты вовсе не нужны в иных местах; ты сам это чувствовал. Но и здесь соблюди середину; подвиг воистину трудный! Кто хочет писать, чтоб быть читанным, тот пиши внятно, как Капнист, вернейший образец в слоге, я не говорю — переводчику «Илиады». Поверь мне, что если б Костров жил в свете, то не осмелился бы написать сице для колесницы, а свет или еще значительнее слово — urbanité¹ — не последняя для тебя выгода; и я думаю, что вечер, проведенный у Самариной или с умными людьми, наставит более в искусстве писать, нежели чтение наших варваров. Я слог их сравниваю с рекой, в которую нельзя погрузиться, не омочив себя. Мне кажется, что гораздо полезнее чтение библии, нежели всех наших академических сочинений, ибо в первой есть поэзия, а Кондильяк сказал: «On peut raisonner sans s’éclairer, mais on ne peut pas remuer mon âme d’une manière nouvelle ou agréable qu’aussitôt je ne sente le beau».² Вот преимущество стихотворного языка. Я не знаю, поймешь ли меня, но мне кажется, что лучше прочесть страницу стихотворной прозы из «Марфы Посадницы», нежели Шишкова холодные творения.

Подумай, — может быть, я сказал правду. Как мне Беницкого жаль! Я читал ныне «Умного и дурака» в «Талии». Он как предвидел конец свой. Все, что ни написано, сильно, даже ужасно, слишком сильно, напитано желчью. Жив ли то он?

что-нибудь, но берегу до случая, когда могу всё отправить вместе; хочу велеть переписать копии три. Если время будет, то пришлю и с этим письмом. В «Цветнике» и губить нечего. — Отправь кресты, бога ради, отправь... Я, может быть, поеду вскоре в Москву. Хорошо бы и тебе туда заглянуть, а? — Какая Аглая у Самариной? — Не Шаликова ли журнала обчесавшаяся муза? — Англичанка не сделала ли развязку романа немного поспешно? Жаль, что я не успел для нее застрелиться холостым выстрелом. Напрасно говоришь, что я пишу на какого-то издателя Лукницкого. Я этих ослов плетьми сечь не хочу. Пришли книги, об которых писал прежде, да пиши поболее об дурачествах. Если б ты знал, как мне скучно! Я теперь-то чувствую, что дарованию нужно побуждение и ободрение; беда, если самолюбие заснет, а у меня вздремало. Я становлюсь в тягость себе, и ни к чему не способен. Не знаю, впрок ли то ранние несчастия и опытность. Беда, когда рассудка не прибавят, а сердце высушат. Я пил горести, пью и буду пить. Сегодня читал я, что бог сотворил человека, и размыслил (смотри Моисеевы книги в начале). И впрямь, где счастие? Я его иногда нахожу в кратких напряжениях души и тела, ибо тело от души разлучать не должно, но тем более от напряжения органы изнемогают, и горесть тут как тут.

Книги, бога ради, пришли. «Цветник», Державина и «Драматический вестник».

¹ Светскость, светская обходительность (Ред.)

² Можно холодно умствовать, но нельзя взволновать мою душу новым и сладостным образом, чтобы я тотчас же не ощутил красоты. (Ред.)